— Все люди поверили в Господа! — сказал Иосиф, поднимая брови. — Они объявили пост и оделись во вретище, все — от старшего из них до самого малого. Проповедь Ионы дошла и до самого царя могущественной Ниневии; он встал с престола своего, снял свое царское облачение, оделся во вретище и сел на пепле! — Иосиф поднял руки, чтобы подчеркнуть важность этого момента. — Царь! — повторил он и кивнул. — Потом он повелел провозгласить по всей Ниневии от имени его, царя, и вельмож, чтобы ни люди, ни скот, ни волы, ни овцы ничего не ели, не ходили на пастбище и воды не пили и чтобы покрыты были вретищем люди и скот и крепко вопияли к Господу.

Иосиф сделал паузу и выпрямился, оглядывая нас, а потом вопросил, повторяя слова жителей Ниневии:

— Кто знает, может быть, еще Бог умилосердится и отвратит от нас пылающий гнев свой?

А потом он взмахнул руками, чтобы мы вместе ответили.

— И Господь помиловал их, — протянули мы хором. — И не навел на них бедствия.

Иосиф, помолчав, задал следующий вопрос:

— Но кто же огорчился? Кто не был доволен? Кто покинул город в ярости?

— Иона! — грянули мы.

— О Господи! — воскликнул Иосиф в роли Ионы. — Не сие ли говорил я, когда еще был в стране моей? Потому я и побежал в Фарсис.

Мы не удержались и расхохотались, а Иосиф поднял палец, призывая к терпению, и продолжил голосом пророка:

— Ибо знал я, что Ты — Бог благой и милосердный, долготерпеливый и многомилостивый.

Мы все согласно закивали.

— И ныне, Господи, — воскликнул Иосиф от имени гордого Ионы, — возьми душу мою от меня; ибо лучше мне умереть, нежели жить.

Снова грянул смех.

— Иона так устал и расстроился, что уселся прямо у ворот Ниневии. И устроил себе там кущу и сел под нею в тени, чтобы посмотреть, что будет с городом. Вдруг еще что-то произойдет… И тогда у Господа появился план. Произрастил Господь ночью вьющееся растение над головой Ионы, чтобы избавить его от солнечного зноя и вместе с тем от огорчения, ибо пророк находил в этом успокоение своему огорченному духу.

И так прошел день и ночь, и пророк спал под этим растением… и кто знает? Может, ветры пустыни были не так холодны под его листвой. Как вы думаете?

Но радость Ионы о тенистом растении была непродолжительна. На следующий день, при появлении зари, червь по повелению Господа подточил растение, и оно засохло.

Иосиф остановился. Он поднял палец:

— Когда же взошло солнце, навел Господь знойный ветер, да, мы знаем, каким бывает ветер, и солнце стало палить голову Ионы, так что он изнемог и упал без чувств! — Иосиф шлепнул себя по коленям и кивнул: — Пророк упал без чувств от жары и ветра. И что он сказал?

Мы хихикали, но тихо, ожидая, чтобы Иосиф вскинул руки и выкрикнул голосом Ионы:

— Лучше мне умереть, Господи. Лучше умереть, нежели жить.

Тут мы дали волю смеху, и Иосиф подождал минутку, чтобы мы успокоились, но потом снова посерьезнел, хотя все еще с улыбкой, и заговорил добрым голосом Господа:

— Неужели ты так сильно опечален тем, что растение засохло?

Иона отвечал:

— Я очень огорчился, даже до смерти.

Тогда, отечески вразумляя пророка, Господь сказал:

— Ты сожалеешь о растении, над которым не трудился и которого не растил, ведь оно в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, где людей счетом шестьдесят тысяч, людей, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?

И мы все заулыбались и закивали согласно, и всех нас обуревали те же чувства, что и всегда при чтении этой истории, и смех согрел нас, как всегда.

После этого Клеопа почитал нам немного из книги Самуила. Мы никогда не уставали слушать эту книгу.

Позднее, когда мужчины углубились в беседы и споры о Законе и пророках, обсуждая со всех сторон тонкости, ускользающие от меня, я заснул. Мы все так и спали в ту ночь — подле горящей лампы, не раздеваясь.

Ночь субботы перешла в утро. Праздник будет продолжаться до заката.

Все позавтракали хлебом, приготовленным заранее, и тогда заговорила Старая Сарра.

Она сидела, прислонившись спиной к стене, обложенная подушками с обеих сторон, и прошлым вечером мы не слышали от нее ни слова.

Теперь же она сказала:

— Осталась ли теперь в этом селении синагога? Или она сгорела до основания?

Никто не ответил ей.

— А, так значит, ее нет, верно? — спросила она.

И опять никто не ответил ей. Я еще не видел в Назарете синагоги. То есть она была, только я не знал, где именно.

— Ответь мне, племянник! — настаивала Старая Сарра. — Или я потеряла не только терпение, но и разум?

— Здесь есть синагога, — сказал Иосиф.

— Тогда отведи туда этих детей, — сказала Сарра. — И я пойду с ними.

Иосиф ничего не ответил.

Я никогда не слышал, чтобы женщина так разговаривала с мужчиной. Однако это была не обычная женщина, а очень древняя и седая. Это была Старая Сарра.

Иосиф смотрел на нее. Она смотрела на Иосифа. Потом она подняла подбородок кверху.

Наконец Иосиф поднялся и жестом велел нам тоже встать.

Вся семья, за исключением мамы, Ривы и самых маленьких, которые будут только мешать нам в молитвенном доме, пошла по улице вверх по холму, куда я раньше не ходил. К ручью на краю деревни я уже бегал и решил, что он весьма красив, однако вверх по холму я пока не поднимался.

Дома на вершине холма снаружи выглядели такими же, как и во всей деревне — покрытые штукатуркой, беленые и с дворами, но дворы были просторнее, а смоковницы и оливковые деревья, что росли в них, выглядели совсем старыми. Из открытых дверей нам улыбались красивые женщины, одетые в тончайшие одежды, ярко-белые с золотой вышивкой по краям. Мне нравилось смотреть на них. В одном хлеве я заметил привязанную лошадь, это была первая лошадь, увиденная мною в Назарете. А еще мы миновали человека за письменным столом со скрещенными ножками. Он сидел на стуле с такими же ножками и читал на свежем воздухе свитки. Он махнул рукой Иосифу, когда мы шли мимо.

На улицах нам тоже попадались люди, они кивали нам и либо обгоняли нас, потому что мы двигались довольно медленно, либо шли следом. Никто не работал. Все жители здесь, похоже, соблюдали субботу.

Когда мы поднялись на самый верх, я увидел, как мой родственник Левий и его отец Иехиель выходят из большого дома с хорошо сделанными дверями и окнами, со свежевыкрашенными переплетами, и вспомнил, что эти наши родственники владели большим куском здешних угодий.

Они оба пошли вслед за нами, а мы начали спускаться на другую сторону холма. Теперь улица была не такой широкой и прямой, как на нашей стороне, она извивалась и поворачивалась, но все равно к нам присоединялось все больше людей.