class="p1">— Овощной суп и отварное мясо — так себе угощение, — она хмыкает, но только совсем не весело: это, скорее, похоже на оправдание, чем на шутку.

Меня самого достало это меню, но тут нет других вариантов. Проблем и так предостаточно, чтобы усугублять состояние здоровья неправильным питанием.

— Как раз хотел чего-то такого, — придвигаю к себе тарелку. Пахнет на самом деле вкусно, я успел здорово проголодаться, да Вера всегда умудрялась из совершенно простых продуктов сделать шедевр. Только сейчас совсем не ведется на мой восторг.

— Не выдумывай, Макс. Это просто еда. Обычная. Но другой нет, да и нельзя, — она кусает губы, и это бесхитростное действие как-то в один момент повышает градус напряжения в теле. И желания. Я так сильно хочу ее, что это заглушает все иные ощущения. Готов и от еды отказаться, и от разговоров. Прямо здесь, на кухне, втянуть в свои объятья и не выпускать, пока у обоих не кончатся силы.

Даже на стуле приподнимаюсь, отчетливо представляя, за сколько секунд мог бы избавить ее от одежды. Но всматриваюсь в лицо — и кляну себя мысленно за такое безрассудство. Дурость, не иначе. Как только допустил подобные мысли? Я зачем сюда ехал вместе с Верой? Чтобы на столе ее разложить и удовлетворить неконтролируемую похоть? Или помочь?

Она ничего не видит. Ни того, что дышу, как паровоз, с трудом сдерживая возбуждение, ни оттопыренный бугор на штанах. К счастью, не видит… Потому что утонула в собственных переживаниях. Задумчиво ковыряется в тарелке, но не съела и половины. И часто-часто моргает.

Я узнаю это состояние: когда от усталости вроде бы слипаются глаза, но стоит только их закрыть — сон уходит. Бедная моя девочка, сколько же было у тебя таких ночей!

Поднимаюсь и наливаю воду в стакан. Вера машинально переводит на меня взгляд, но тут же возвращается к собственной тарелке. И это позволяет осуществить задуманное. Мироненко давно убедил носить лекарства при себе. На всякий случай. Я не очень понимал, о каком случае может идти речь, но вот теперь капли оказываются как нельзя кстати.

Ставлю стакан перед женой, но объяснить ничего не успеваю: она выпивает воду почти залпом.

— Губы пересохли, обветрились наверно, — выдавливает слабую улыбку.

Медленно выдыхаю, снова опускаясь за стол, и просто жду. Все опять происходит как-то неправильно. Я опять сам решил, что будет лучше для нее. Но ведь правда же лучше! И еще неизвестно, согласилась ли бы она пить. А отдохнуть надо, обязательно.

Когда ее взгляд начинает туманиться, и одновременно в нем проскальзывает испуг, тихо объясняю, отчаянно надеясь, что не испорчу все еще больше своей самодеятельностью.

— Милая, не пугайся. Я снотворное в воду добавил. Тебе выспаться нужно.

И жду взрыва, возмущения. Сейчас наверняка скажет, что не имел права действовать за спиной. Но Вера снова лишь едва заметно улыбается.

— Тогда, наверное, надо лечь? А то мне кажется, что усну прямо здесь.

Как бы я хотел унести ее в спальню на руках! Даже больше ничего не позволяя себе, просто опустить на постель и прилечь рядом. Да только нельзя. Ни поднимать ее, ни допускать что-то подобное. Слишком рано… во всех отношениях. Все, что могу, — поддержать за локоть. Проводить до дивана, неудобного на вид, но единственного в этой квартире. Накрыть пледом. Вера почти спит, и сейчас самое время попрощаться, пока она еще хоть что-то способна услышать. Но на моем запястье вдруг смыкаются тонкие холодные пальцы.

— Не уходи…

Глава 52

Долго сижу на краешке дивана, всматриваясь в ее лицо. Столько времени лишен был такой возможности. И столько времени прежде не понимал, каким сокровищем обладаю!

Я всегда любил Веру. Наверное, со мной случилась однажды та самая пресловутая любовь с первого взгляда, когда увидел эту женщину и понял: вот она. Моя. Та самая, с которой хочу быть рядом. Меня, тогда еще молодого парня, заворожили ее черты, завела близость, захотелось узнать, как можно лучше. Заполучить себе и никогда не отпускать.

И все ведь было взаимно, я знал абсолютно точно. Мы как-то удивительно подходили друг другу, нам было интересно и комфортно рядом. Говорить, проводить время, заниматься любовью. До Веры вроде бы и не было всего этого. Ни с кем. Обычный секс никогда не задевал потаенные струны внутри. Не выводил меня за грань, преодолев которую уже невозможно быть прежним.

Я думал, так будет всегда… Вера же чувствовала, понимала меня. И сейчас должна была понять. Казалось, когда расскажу ей правду, обязательно найду подходящие слова, чтобы объяснить. Оправдаться. А может, и не потребуется никаких оправданий, потому что она и так догадается обо всем.

Довольно долго получалось врать самому себе, закрывая глаза на проблемы. Убеждать, что ничего страшного не происходит. Что Вера просто устала. Мы устали. Пройдет время — и все наладится. Я сделаю операцию, и проблемы останутся в прошлом. Как дурной сон.

Не вышло. Момент, после которого мы достигли точки невозврата, был безнадежно упущен. А после всего, что случилось, сможет ли она меня простить? Захочет ли?

Осторожно протягиваю руку, убирая упавшую ей на лоб прядь волос. Не хочу потревожить. Несмотря на снотворное, спит беспокойно, напряжение никуда не делось, ощущается даже на расстоянии. Вся — как комок нервов. И все равно красивая, такая, что глаз не оторвать.

— Прости меня, родная… — знаю, что не услышит, но не могу не сказать. Только если бы слова хоть что-то меняли… Она — самое дорогое, что у меня есть, но вокруг нас — руины. Я много видел смертей на работе, такова печальная участь хирурга. Далеко не всегда и не всем можно помочь. И фраза про кладбище за спиной у каждого врача — вовсе не впечатляющая метафора. Ты привыкаешь к этому, воспринимаешь, как неизбежность, хоть и слишком тяжелую. Но когда за твоей спиной смерть собственного ребенка… Долгожданного, нерожденного… Не знаю, как с этим жить…

В кармане вибрирует сотовый, и я тороплюсь выйти в коридор, чтобы не разбудить Веру. Но когда вижу, кто звонит, на несколько мгновений цепенею от накатившей ярости. С трудом сдерживаюсь, чтобы не швырнуть телефон об стену. Этого хочется куда сильнее, чем отвечать человеку, провернувшему столько всего за моей спиной.

— Мог бы сообщить, что уезжаешь, Горский, — возмущается в трубку главный. — Ты, конечно, работаешь на особых условиях, но это не значит, что можно уходить и приходить, когда вздумается.

— Времени не было сообщать, — заставляю себя выровнять дыхание. Надо хотя бы постараться не орать.