Естественно, что все это делало коронера верховным судьей, так как именно он вершил правосудие. Подозреваемые, пытавшиеся найти убежище в церкви, очень скоро обнаруживали себя лицом к лицу с коронером, который мог потребовать признания и определить размеры имущества, конфискуемого в пользу короны. Коронеры вершили суд самыми варварскими способами. Они могли потребовать, чтобы человек доказал свою невиновность, держа руку над огнем или подвергаясь ужасным пыткам под наблюдением коронера. Невиновный человек не должен был получить ни ожога, ни какого-либо другого повреждения. До появления практики медико-юридического вскрытия и профессионального расследования падение жены с замковой лестницы могло считаться убийством, если ее муж не выдерживал ужасных пыток и не оказывался после них целым и невредимым.

В прежние времена коронеры являлись тем же, чем сейчас являются судебные патологоанатомы, хотя и не имели медицинской подготовки. Они выезжали на место преступления, осматривали тело, выслушивали свидетелей, выясняли, каково было имущество погибшего, а затем решали, что смерть от пчелиного укуса являлась убийством с помощью яда, определяли невиновность жены погибшего путем погружения ее в воду. Если через пять или десять минут пребывания в воде женщина оставалась живой, значит, она была невиновна. Если же она тонула, значит, именно она и убила своего мужа, и все имущество следовало конфисковать в пользу королевы или президента Соединенных Штатов, в зависимости от того, где случалась смерть. При подобной системе правосудия присяжных было легко подкупить. Коронеры становились богатыми людьми. А невинные люди теряли все, что имели, или отправлялись на виселицу. При возможности было лучше не умирать неожиданно.

Времена постепенно изменялись к лучшему. В XVI веке роль коронера свелась к расследованию случаев неожиданной смерти и осуществлению правосудия на основании законов. В 1860 году (в год рождения Уолтера Сикерта) было рекомендовано относиться к выборам коронеров так же серьезно, как и к голосованию за членов парламента. Растущее осознание важности компетентного посмертного вскрытия и квалифицированного анализа собранных доказательств подняло престиж и значимость должности коронера. В 1888 году, когда начались преступления Потрошителя, правительственным актом было установлено, что расследование смерти, проводимое коронером, более не приносит никаких доходов короне.

Эти важные моменты очень редко, а то и вообще никогда не упоминаются в связи с преступлениями Потрошителя. Объективное расследование смерти стало приоритетом, а материальные выгоды короны были устранены. Такое изменение законов означало изменение образа мышления и позволяло коронеру сосредоточиться на правосудии, не подвергаясь давлению со стороны короны. Корона ничего не получила бы от расследования смертей Марты Табран, Мэри-Энн Николс или других жертв Потрошителя, даже если бы эти женщины принадлежали к высшему классу и были богаты. Коронер не получал ничего, но потерять мог многое, если бы свободная пресса выставила его некомпетентным идиотом, лжецом или жадным деспотом. Люди, подобные Уайну Бакстеру, обеспечивали свое благосостояние респектабельной частной практикой. Коронерская деятельность практически не увеличивала их доходов, но подвергала риску доходы уже имеющиеся в том случае, если честность и опытность таких людей подвергалась сомнению.

Эволюция коронерской системы перешла на новый уровень объективности и значимости в 1888 году, что еще более усиливает мое убеждение в том, что в расследовании преступлений Потрошителя не было никакого следственного или политического заговора с целью прикрыть некий бесчестный секрет. Это были всего лишь обычные бюрократические уловки с целью предотвратить публикацию полицейских документов и секретных меморандумов, не предназначенных для ушей широкой общественности. Осторожность и умолчание — не самые популярные меры, но они не всегда связаны со скандалом. Честные люди удаляют свои электронные письма и используют шредеры для уничтожения документов. Но, насколько я могу судить, молчание со стороны неуловимого инспектора Эбберлайна извинить никак нельзя. Так много от него зависело. И так мало стало известно. Слишком отстраненным казался он от расследования преступлений Потрошителя, которое сам же и возглавлял.

Фредерик Джордж Эбберлайн был скромным, учтивым человеком высоких моральных устоев, надежным и методичным, как часы, которые он чинил до того, как поступить в столичную полицию в 1863 году. В течение тридцати лет службы он заслужил восемьдесят четыре похвалы и награды со стороны судей, магистрата и комиссара полиции. Эбберлайн без лишней скромности признавался: «Думаю, меня считали исключительным офицером».

Коллеги и общественность, которой он служил, им восхищались, даже любили. Он не стремился превзойти кого-либо, просто с полным основанием гордился хорошо сделанной работой. Очень важно, что не сохранилось ни одной его фотографии, о которой кто-нибудь знал бы. Действительно, многие документы и снимки были украдены из архивов и записей Скотланд-Ярда. Однако многие из них время от времени всплывали на аукционах, и их цена повышалась с каждой перепродажей. К тому же практически все известные документы хотя бы раз были опубликованы.

Но среди них нет ни одной фотографии Эбберлайна. Если они и сохранились, то мне об этом неизвестно. Мы можем представить, как он выглядел, только по нескольким рисункам, опубликованным в журналах, где не могли даже правильно написать его фамилию. На этих рисунках легендарный инспектор предстает перед нами обычным мужчиной с маленькими ушами, прямым носом и высоким лбом. В 1885 году он облысел. Он мог слегка прихрамывать и, судя по всему, не отличался высоким ростом. Детектив, как и мифическое чудовище из Ист-Энда, которое он безрезультатно выслеживал, обладал способностью исчезать и растворяться в толпе.

Его любовь к часам и садоводству многое говорит об этом человеке. Это кропотливые занятия, требующие терпения, концентрации, настойчивости, педантичности, легкой руки и любви к жизни во всех ее проявлениях. Не могу придумать лучших качеств для детектива, за исключением разве что честности. Я не сомневаюсь, что Фредерик Эбберлайн был абсолютно честным человеком. Хотя он никогда не писал автобиографии и не позволял никому писать о нем, он вел дневник, куда подшивал газетные заметки о расследованных им преступлениях со своими замечаниями.

Основываясь на его заметках, я могу сказать, что он не перестал вести их и после своей отставки. Он умер в 1929 году, и его коллекция газетных вырезок, связанных с его блестящей карьерой, стала собственностью его наследников, которые отдали их неизвестному человеку. Я ничего об этом не знала вплоть до начала 2002 года, когда приехала в Лондон для дальнейших исследований. В Скотланд-Ярде мне показали небольшую книгу в черном переплете. Я не знаю, была ли она подарена Ярду или появилась здесь каким-либо иным образом. Я не знаю даже, принадлежит ли она Ярду или является собственностью кого-то из сотрудников. Где она находилась после смерти инспектора Эбберлайна и до наших дней, мне неизвестно. Эбберлайн, как всегда, остается загадочным и даже сейчас не дает ответов на наши вопросы.

Его дневник не содержит никаких признаний или сведений об его жизни и тем не менее дает представление о том, как инспектор вел расследование. Очень многое становится ясным из его замечаний. Инспектор Эбберлайн был смелым, интеллигентным человеком, который держал свое слово и подчинялся правилам. А основное правило полиции заключалось в том, чтобы не разглашать детали расследуемых преступлений. Записи Эбберлайна резко обрываются на деле октября 1887 года, которое он назвал «случайным возгоранием», и не возобновляются до марта 1891 года, когда он расследовал случай торговли младенцами.