романтизированная у нас в стране. Наш учитель Лев Ефимович Кербель — гениальный мастер скульптурного портрета — не раз показывал нам, как надо себя вести в советском обществе. Помню, как он делал памятник Ленину для Москвы. Едва получив заказ, сразу обратился то ли в горком, то ли в ЦК, где ему выделили новую «волгу» со спецсигналами и спецсвязью. Чудо по тем временам. Водитель в костюме учтиво открывал дверь маэстро в песочном пальто и светлой шляпе, будто из «Индианы Джонса». А тот с подчеркнуто серьезным лицом плюхался на заднее сиденье. Не скрою: мне всегда было приятно как бы походя сказать, кивнув в его сторону: «Это мой Учитель». Лев Ефимович купался в этом. Как-то он, сильно опоздав на заседание Президиума Академии художеств, вошел в зал и хорошо поставленным голосом заявил президенту и всем присутствующим: «Мне срочно нужно забрать своих учеников Переяславца и Рукавишникова. Непредвиденные обстоятельства! Если успеем, еще вернемся». Мы с озабоченными лицами выбежали и уже за дверью с волнением обратились к учителю:

— Что случилось, Лев Ефимыч?

— Да ничего не случилось, давайте пожрем где-нибудь, что там сидеть.

«Пожрать» мы шли в ресторан напротив. Верх цинизма, не находите? В этом был весь Кербель. И всю жизнь я старался ему в подобных делах подражать.

Кто-то из скульпторов рассказывал, как они, будучи молодыми, работали у Льва Ефимовича: прокладывали очередного «Ленина». Во время обеда сказали, что собираются отойти куда-то перекусить. Кербель отреагировал незамедлительно: «Не надо никуда ходить, в этом доме прекрасный кафетерий. Алё, кулинария? Народный художник, лауреат Ленинской премии, академик Лев Кербель беспокоит. В творческой мастерской, что левее вас, выполняем важный правительственный заказ. Принесите нам, голубушка, пару чайников кофе с молоком и по пять бутербродов с сыром и с колбаской»,  — проговорил властным низким голосом маэстро и, спокойно выслушав ответ, положил трубку.

— Неужто принесут? — восхитилась молодежь.

— Да нет, конечно. На хер послали, — засмеялся Лев Ефимович.

У Кербеля никогда не менялось отношение к друзьям молодости. С Юрием Петровичем Поммером у них сохранилась дружба на всю жизнь. Как-то они поехали в командировку в Ялту от худсовета. И прислали телеграмму в Союз художников: долетели хорошо. всё в порядке. кербель помер.

Из легендарных и успешных скульпторов еще вспоминается имя Сергея Меркурова, с которым дружил мой дед Николай Филиппов. Моя мама ходила к нему готовиться перед поступлением в Сурок. Он ее научил приему, который делает нос скульптуры дышащим: в ноздри снизу втыкаешь стеку среднего сечения. Я пользуюсь этим до сих пор и ребят учу. Мама рассказывала, что у Сергея Дмитриевича в середине мастерской была каморка типа скворечника. С окошками на все четыре стороны, на «курьих ножках». Он там, видимо придумывая композиции и делая эскизы, параллельно наблюдал за тем, как идет работа снаружи. А еще около входной двери мастерской стоял мешок из-под картошки, набитый деньгами. Каждый, кто уходил домой, брал ровно столько, на сколько наработал. Связи и масштабы у Меркурова были серьезные, скульптуры тогда стоили в СССР нормально, не как сейчас, в новой России. И потому маэстро то и дело приходили со всей страны вагоны с баранами, арбузами, вином. Шли годы. Мастерство и чудачества Сергея Дмитриевича остались только в легендах и в книге, которую мне недавно подарил один из талантливейших моих учеников Кирилл Чижов. А мастерство осталось, конечно, и в произведениях. Его «Тимирязев» восхищает меня с детства и поныне. Такая замечательная вещь! А скандальный шедевр «Похороны вождя», про который Сталин сказал: «Я такие дорогие подарки не принимаю», уверен, будет оценен следующими поколениями. У Меркурова остались два сына. Дядя Гога — яркий, высокий, белозубый полковник с семиструнной гитарой, был долгие годы неотъемлемой частью дедовских и родительских раутов. И Дмитрий — маленького росточка человек, абсолютно из гоголевской «Шинели», с печальной улыбкой и подчеркнуто тихим голоском, долгое время скромно работал увеличителем скульптур в одной из бригад.

Еще из великих своим нестандартным мышлением и поведением славился Сергей Конёнков. Мой дед Митрофан, учившийся у него, проникся его сказочным подходом к творчеству. Он не раз говорил моему отцу, что его поражал в Конёнкове резко континентальный характер отношения к работе и к отдыху. Во время работы над какой-нибудь вещью он, подобно многим православным иконописцам, вел аскетичный образ жизни: мало спал, мало ел, почти не разговаривал, совсем не пил спиртного. Это органично для настоящего пассионария — в таких вот нетривиальных условиях происходит таинство рождения нового произведения. После такого художника, ясное дело, охватывает смешанное чувство: вроде бы радость победы, но вместе с тем расставание — с чем-то привычным, почти родным, с частью себя самого. У Конёнкова за этим расставанием происходил примерно следующий сценарий: он в белоснежной расстегнутой косоворотке, с гармошкой в руках идет покачиваясь, а за ним следуют все шаромыжники Красной Пресни: оборванцы, пьяницы, беспризорники, воришки, шпана. Пестрое нечто в сапогах, клешах, кепках, с измятыми папиросами во рту хохотало, орало и плясало, не забывая задирать встречающихся прохожих. На вопросы непосвященных посвященные с придыханием вполголоса отвечали: «Конёнков гуляет! Вторая неделя пошла». Да, так расслаблялся наш философ, загадочный автор неразгаданной до сих пор «Графической Библии», автор не показанных им при жизни никому космогоний, о существовании которых было известно только Альберту Эйнштейну и Иосифу Сталину, пророк-самородок, предсказавший нападение Гитлера с неточностью только в один месяц. Великий русский скульптор Сергей Тимофеевич Конёнков.

Божественное начало

Скульптор, как мастер боевых искусств, должен входить все время в разные образы, ощущать себя по-новому. В бою это необходимо, чтобы дезориентировать противника алогичностью поведения, меняя внутреннее состояние и внешние повадки: то росомаха, то бронзовый боец, то челнок однообразный и ныряющий вправо и влево.

В скульптуре тоже в зависимости от задачи надо перевоплощаться, становясь то классиком, то примитивистом, то умалишенным, то вообще девушкой. Я выделяю среди этого всего два основных состояния: рациональный, все просчитывающий наперед аккуратный ремесленник и освобожденный от всех условностей, смелый, иногда до безумия мятущийся гений, творец. С первым состоянием все более или менее понятно. Здесь большую роль играет взвешенная аккуратность, знание законов физики, геометрии, анатомии. В общем, традиционная школа. Для достижения второго художник сначала должен познакомиться со скульптурой всех народов и эпох. Идеально, конечно, вживую. На крайняк хотя бы в интернете. Также хорошо бы познакомиться с разными философскими направлениями, в результате чего у скульптора сформируются гораздо более прочные связи со Вселенной, нежели у рядового гражданина. На мой взгляд, очень важно избавиться от сдерживающих центров: «Ну, батенька, это уж слишком» или