– Бери, сколько унесешь.

– Я не хотел…

– Бери. Я еще добуду. Кстати, тебе будет нужно в чем-то это нести.

Он на мгновение задумался, потом шагнул к двери камеры и закричал:

– Ларсен! Иди сюда!

Довольно скоро появился коротышка, которого я помнил по работе на поле.

– Ларсен, – сказал Беласко, – мне нужен рюкзак.

Ларсен довольно долго на него смотрел.

– Это много работы. Долго шить. И надобно добыть брезент и трубки для каркаса…

– У тебя в камере уже есть один, тот, который ты сшил из брюк. Я его видел, когда все роботы поломались и мы играли у тебя в покер.

– Черт, – сказал Ларсен. – Этот я отдать не могу. Он для моего побега.

– Чушь собачья. Никуда ты не сбежишь, – ответил Беласко. – Та игра в покер была три или четыре желтых назад. И как ты снимешь браслеты? Зубами?

– Напильником…

– Тоже чушь. Может, тюрьмой управляют по-идиотски, но они не идиоты. Никакой ручной инструмент браслеты не возьмет, и ты это отлично знаешь.

– Тогда как ты выберешься?

– Не я. Бентли. – Беласко положил мне руку на плечо. – Попробует разрезать браслеты большим ножом на обувной фабрике.

Ларсен вытаращился на меня:

– Совсем сбрендил, что ли?

– Это его дело, – возразил Беласко. – Отдашь ему свой рюкзак?

Ларсен задумался, потом сказал:

– А что я за это получу?

– Две картинки у меня со стены. Любые, на твой выбор.

Ларсен сощурил глаза:

– И кошку?

– Черт. – Беласко нахмурился. – Ладно. Черную.

– Рыжую.

Беласко устало тряхнул головой и сказал:

– Неси рюкзак.

Ларсен принес рюкзак, Беласко сложил туда еду и показал, как нести в рюкзаке Барбоску, если понадобится.

* * *

В ту ночь я не мог уснуть, но сопоров не принимал: не хотел, чтобы их последствия ощущались утром на обувной фабрике. Меня терзали мысли о задуманном. Я не только рискую тяжелым увечьем под ножом, но и обрекаю себя на то, чтобы выживать зимой, в незнакомом месте, без всякой подготовки, если не считать тоненькой книги про пикники. Ничто в моем образовании – дурацком антижизненном образовании – не поможет мне в этой задаче.

Разум советовал подождать. Подождать весны, подождать конца срока. Жизнь в тюрьме не хуже жизни в интернате, а если я научусь быть как Беласко, то смогу устроиться совсем неплохо. Строгости тут особой нет, главное, чтобы надзиратели не били, но это просто, надо только быть начеку и не попадаться им под руку. Очевидно, после изобретения браслетов за тюремным режимом перестали следить, как и за всем остальным. Марихуану и сопоры дают каждый день, к еде и работе я привык. Есть телевизор, есть моя кошка Барбоска…

Но что-то другое, более глубокое, говорило: «Ты должен отсюда сбежать». И я знал, знал, несмотря на страх, что именно этот голос прав.

Моя старая выучка шептала: «Если сомневаешься, забудь». Но я знал, что не должен слушать ее советов. Потому что они неправильные. Чтобы жить жизнью, которая того стоит, надо отсюда сбежать.

Всякий раз, как я мысленно видел огромное лезвие или пустой и холодный берег, я вспоминал Мэри Лу, бросающую камень в питонью клетку, и это дало мне силы вытерпеть ту одинокую ночь в камере.

Утром я вышел с рюкзаком к завтраку и так и сидел с рюкзаком на спине, пока ел протеиновые хлопья и черный хлеб. Никто из надзирателей не обратил внимания.

Закончив завтрак, я поднял голову и увидел, что Беласко идет к моему столику. За едой нам разговаривать не разрешали, но он сказал: «Вот, Бентли. Съешь по пути на фабрику», – и протянул мне свой кусок хлеба, который был гораздо больше моего. Надзиратель с другого конца столовой заорал: «Нарушение личного пространства!», однако я не обратил внимания.

– Спасибо, – сказал я и протянул руку, как делали люди в фильмах. – Прощай, Беласко.

Он понял жест и крепко сжал мою руку, глядя мне в лицо.

– Прощай, Бентли. Думаю, ты поступаешь правильно.

Я кивнул, еще раз стиснул его жесткую руку и вышел.

Когда я вместе со своей сменой входил в цех, нож уже работал. Я пропустил остальных вперед, а сам с минуту за ним наблюдал. Он казался огромным. У меня заныло в животе, и руки задрожали от одного его вида.

Длиной он было примерно с человеческую ногу, и шире. Металл – сверхпрочная сталь, серебристо-серая. Изогнутое лезвие было таким острым, что почти беззвучно рассекало слоев двадцать твердого полимера. Материал поступал по конвейеру и удерживался на чем-то вроде наковальни металлическими руками: они подводили стопку материала под нож, он падал с высоты пять футов, беззвучно разрезал стопку и снова поднимался. Я видел отблески света на краю поднятого лезвия и гадал, что будет, если оно коснется моих запястий. Как я сумею положить руку точно на нужное место? И если получится с одной, надо будет повторить с другой. Невозможно. Страх накрыл меня волной. Я истеку кровью. Кровь будет бить фонтаном…

И тогда я сказал вслух:

– Ну и что? Мне нечего терять.

Я протиснулся мимо других заключенных, которые занимали места вдоль конвейера, и подошел к машине. Единственный робот в цеху наблюдал за режущей машиной; его мощные руки были сложены на груди, глаза – пусты. Я подошел и встал рядом с ним. Он посмотрел на меня, но ничего не сказал и не двинулся с места.

Нож опускался, сверкая, с пугающей быстротой. Я наблюдал за ним неотрывно. Отсюда мне был слышен тихий свист, с которым лезвие рассекало полимер. Я сунул руки в карманы, чтобы унять дрожь.

Я глянул на конвейер. Металлические руки толкали разрезанный материал в приемник, чтобы отправить на следующую операцию. И тут сердце у меня забилось сильнее: я увидел на поверхности наковальни тонкую темную линию там, где лезвие касалось ее, наверное, много синих и желтых. Линия точно показывала, куда оно опустится!

Затем я подумал, как это сделать, и, не давая себе времени испугаться еще больше, шагнул вперед.

Нож только что рассек следующую стопку. До того как автоматические руки сдвинут ее с наковальни, я ухватил пригоршню половинок так, чтобы свежеотрезанные края оставались вместе. Руки убрали остальное, подвели на место новую стопку. До того как нож упадет, остались секунды. Не позволяя себе глядеть вверх и думать о лезвии, я сбросил новый материал на пол.

Тут же я краем глаза заметил, что робот шевельнулся. Он убрал руки с груди. Не обращая на него внимания, я положил половинки на наковальню так, чтобы срез пришелся точно на темную линию. Затем продел заранее приготовленный проволочный крюк в браслет на левой руке, сжал ее в кулак, и лишь тогда поднял глаза. Нож висел неподвижно. Лезвие идеально ровным волоском сверкало под толстым тяжелым основанием.