– Ясно, – кивнул Максим. – Дурак. Бывает. А как пленные появились?

– При наступлении старый господин изволил охотиться. Он уже стар, чтобы служить в полной мере, но при штабе бывал и сохранил там немало знакомых. И вот, «узнав» о нескольких успешных побегах пленных русских солдат, он и взял охотничьих собак да поехал загонять дичь. А потом сюда свез. Хотел по осени работать в поле заставить[12].

– Как они там? – осведомился Максим у Сапрыкина.

– Неплохо. Вполне здоровы. Только голодные очень.

– Сколько дней не ели? – поинтересовался поручик у развязанных бойцов.

– Да почитай уже трое суток, ваше благородие, – ответил ефрейтор. Старший среди них по званию и возрасту. Вон как эти четверо за него держатся.

– Сапрыкин, накорми их. Только много не давай. Плохо станет. Животом захворают. Потом, чуть погодя еще дашь, – пояснил командир, чтобы все поняли. А то еще дурное подумают с голодухи.

А потом он обернулся к Марте:

– Куда вас везли?

– Сдавать в ближайшую комендатуру.

– И тебя?

– Да. За сотрудничество с вами.

– Это же глупость. Ты со мной не сотрудничала.

– У управляющего жена пару лет назад умерла. И он на меня глаз положил. Да только у меня муж был. Только это и сдерживало. А как письмо пришло, что его убили, так Карл вокруг меня просто виться начал. После ванной же он сам не свой стал…

– Ясно, – хмуро кивнул Максим. – Лев Евгеньевич, командуйте расстрелом.

– ЧТО?!

– Эти люди укрывали от нас русских военнопленных. Их хозяин изловил их как зверей и планировал использовать как рабов. Вам этого мало?

– Нет! Но…

– Вы отказываетесь исполнять приказ?

– Нет, – поджав губы произнес Хоботов, с мольбой глядя в глаза командира. Он был согласен с его решением, но самолично командовать расстрелом… это было для него чересчур.

– Лев Евгеньевич. Вы ДОЛЖНЫ это сделать. Эти люди служат людолову и рабовладельцу. Чудовищу, считающему нашего человека – животным и рабом. Чудовищу, который загоняет наших людей с охотничьими собаками. Неужели для вас это ничего не значит? – давил Максим на общечеловеческие, гуманные ценности выпускника философского факультета и некогда эталонного интеллигента. Более того, теперь он решил требовать от него не командования расстрелом, а личного участия. – Ступайте к пулемету.

– Да… – погасшим голосом произнес Хоботов.

Медленно-медленно он добрел до грузовика. Забрался на него. Встал к пулемету и замер.

– Огонь! – рявкнул Максим. Отчего военный философ, вздрогнув, нажал гашетку. Раз. И короткая очередь ударила в группу слуг. Двух наповал, одного ранило, четвертый устоял целый и невредимый. Несколько секунд замешательства, и Хоботов нажал гашетку уже вполне осознанно, высаживая в свою цель полсотни патронов…

Максим позвал поляка, понимая, что Льву Евгеньевичу сейчас не до того. И снова обратился к Марте:

– Бери одну подводу и уезжай. На другой конец страны уезжай. А лучше в Швейцарию выезжай. Там тихо и войны нет. Скажи, что имение русские разорили, вот ты и бежишь от них.

– Куда я убегу? – горько усмехнулась она. – У меня же ничего нет. Только эта одежда. И все. С голоду помру, недели не пройдет.

Поручик прогулялся до грузовика. Взял из общей кассы отряда приличную сумму бумажных марок. Не особенно считая. Где-то четыреста, может, четыреста пятьдесят. Для кассы – сущая копейка, а для простого обывателя – огромные деньги. Иной разнорабочий столько и за год не зарабатывал. Вернулся и дал ей.

– Вот. На первое время хватит. Уезжай.

Она дрожащими руками взяла деньги, быстро куда-то спрятала в складки одежды. И удивительно быстро, забравшись в подводу, тронулась в путь. Слишком поспешно и нервно. Ну да и ладно. Обстановка-то какая?

– А ведь она тоже нам не сказала ничего о пленных, – каким-то тусклым голосом произнес Хоботов.

– Так застрелите ее.

– Я?

– Да. Лев Евгеньевич, вы правы. Она действительно нам тоже ничего не сказала. Так что ступайте и застрелите ее. Ну!

– Я… я не могу… Увольте. В женщин стрелять я не стану! – вдруг удивительно твердо сказал он.

– И я не стану, – согласился с ним Максим.

Бах!

Раздался винтовочный выстрел, после которого фигурка Марты надломилась и упала с подводы на землю. Максим Федорович и Лев Евгеньевич с удивлением и негодованием повернулись к стрелявшему. Им оказался освобожденный из плена ефрейтор.

– Ваше благородие, она над нами издевалась, – тихо произнес он, понимая, что поступил крайне плохо, своевольно выстрелив в человека, которого офицер отпустил. Но эмоции сделали свое черное дело, и ефрейтор не выдержал. Тем более что только что Максим приказал стрелять Хоботову, а тот отказался. Не ему, но приказал.

– Что?! – удивился Максим.

– По ее милости мы и голодали. Эта стерва притаскивала нам не еду, а помои кухонные. Да и те вываливала в корыто для свиней. А потом смеялась и что-то говорила. Но мы не разумеем по-ихнему.

– Русиш швайне?

– Похоже, – кивнул ефрейтор.

– Вот тварь… – тихо произнес Максим. У него в голове просто не укладывалось сказанное ефрейтором. Но зачем ему врать? Тем более вон другие бойцы тоже закивали. Значит, было дело. Было. А он уши развесил как последний дурак… и не только уши…

29–30 августа 1914 года, где-то в Восточной Пруссии

Задерживаться на месте разгрома этого мини-каравана не стали. Слишком много шума.

Разве что, проезжая мимо подводы, на которой уезжала Марта, Максим решил остановиться. Женщина упала в сторону от дороги. И ему хотелось проверить, чем закончилось дело.

Спрыгнул из кабины на землю. Обошел телегу. И чуть заметно вздрогнул, встретившись с ней взглядом.

Лошадь после того выстрела еще немного протянула подводу. Так что Марте, судя по кровавому следу на траве, пришлось немного проползти, чтобы укрыться за телегой. И сейчас она сидела, прислонившись к колесу и зажимая рану рукой. Опасная позиция. Но эта ломовая лошадь была умной и флегматичной. Просто так бы дурить не стала. Он это заметил, еще когда они останавливали Карла с пленниками. Видно, животинка была привыкшая к стрельбе.

Винтовочная пуля пробила женщине самый верх трапециевидной мышцы, прямо возле шеи. Навылет. Не повредив, впрочем, ни артерий, ни костей. Если бы на несколько сантиметров в сторону – и смерть. Везучая. Видимо, сказалось голодание, раз ефрейтор с такой дистанции промахнулся.