В том же 1985 году в Берлине проводилось много торжественных актов, посвященных празднованию 35-ой годовщины МГБ ГДР. Мне довелось быть на собрании сотрудников МГБ во Дворце Республики и слышать пространное выступление Хонеккера по поводу знаменательной даты. Хонеккеру было тогда семьдесят три года, но выглядел он бодрым, подтянутым, моложавым. Голос у него был высокий, звонкий. Говорил он длинными обтекаемыми периодами. Это была обычная политическая трескотня той эпохи. Слова генсека, влетев в одно ухо, тут же вылетали из другого, не оставляя в сознании даже малого следа. Так тогда говорили все лидеры стран социалистического содружества. Это был стиль времени. Наверное, они умели и по-другому, но такое никому не было нужно. Хонеккер во время процесса над ним доказал, что умеет говорить иначе. Его речь на суде была хорошо аргументирована и исполнена достоинства. Как и все мы, Хонеккер был грешником. Однако своим мужественным поведением в конце жизненного пути он искупил все грехи, какие были на его совести.

В 80-х годах, когда я уже сидел в Берлине и курировал линию внешней контрразведки во всех округах, мне представилась возможность судить об уровне сотрудничества между советскими и немецкими чекистами в разных регионах ГДР. Следует признать, что не везде этот уровень был достаточно высоким. Тут многое зависело и от личности секретаря окружкома партии, и от личности начальника окружного управления МГБ, и от личности старшего офицера связи КГБ. Я уже писал выше, что наши резиденты в округах, мягко выражаясь, не всегда полностью соответствовали своему предназначению, поэтому начальники окружных управлений МГБ иногда капали на них своему министру. Мильке, печально улыбаясь, говорил им: «Русские нам братья, а братьев не выбирают. Вы должны работать с такими партнерами, каких вам прислали советские друзья».

А как относился к нам рядовой немецкий обыватель? За полвека он привык к советским людям и относился к ним вполне лояльно. Приведу один только пример: моя дочь много лет ездила трамваем в школу через весь город. Она была в советской школьной форме, пионерском галстуке и носила на груди сначала пионерский, потом комсомольский значки. Ее ни разу никто не обидел. Летние месяцы дочь проводила в немецких пионерских лагерях, и я был уверен в том, что там с ней ничего не случится.

Возможно, немцы и полюбили бы нас, если бы не бесчинства наших военных. Случались драки, случались грабежи, случались изнасилования. Один эпизод прямо-таки поразил меня, видавшего виды человека, своим цинизмом. Советский прапорщик за солидные деньги продал немцу кусок танкового полигона под Магдебургом, продал, демобилизовался и спокойно уехал на родину. Весной немец разбил на «своей» новой земле сад, а через несколько дней его перепахали наши танки. Немец прибежал в советскую комендатуру, плача и потрясая филькиной грамотой, которую ему выдал прапорщик. Имели место случаи совершенно дикие. Как-то наши солдаты забрались ночью в подвалы кведлинбургского коньячного завода, расстреляли из автоматов двадцатитонную цистерну с коньяком, напились и утонули в коньяке. Обязан добавить, что наши бывшие союзники на той стороне безобразничали и продолжают безобразничать куда больше советских военных. Они богаче, а где деньги, там порок…

Есть в одном из моих альбомов старое фото: Вернер Фельфе, Хайнц Шмидт и я стоим в высокой траве на опушке леса. За нами голубые горы Гарца. Мы в светлых летних костюмах. Наверное, это был ясный теплый день. И настроение у нас хорошее, поэтому все мы улыбаемся. Мы еще молоды, здоровы и не ведаем, какие бури пронесутся над этими краями всего через полтора десятилетия.

В последние часы существования ГДР офицеры МГБ выносили в карманах из зданий своего министерства целые блоки картотек и другие материалы и передавали их нашим сотрудникам. «Берите, берите, – говорили они, – берите, чтоб не досталось противнику». Этим людям уже нечего было защищать, кроме чести. Разведчики ГДР просились в Союз вместе с семьями и агентурой. Нашему ведомству запретили оказывать какую-либо помощь нашим теперь уже бывшим друзьям. Мы сами летели в тартарары.

Сердцем мне жаль ГДР, хотя умом я понимаю, что Германия в конце концов должна была стать единой. Это было исторической необходимостью. Непонятны мне две вещи: почему Горбачев и Коль объединили страну таким варварским способом и почему объединение Германии осуществлялось исключительно за счет России, страны, вынесшей на своих плечах главную тяжесть войны с фашизмом и избавившей мир, да и самих немцев, от Гитлера?

В заключение хотелось бы вот что сказать. Германия – великая страна, а немцы – великий народ. Враги Германии и России на протяжении многих веков только тем и занимались, что сталкивали лбами немцев с русскими, и довольно часто это им удавалось. На потеху всему свету мы дрались друг с другом до озверения, доказывая, что русский и немец – лучшие в мире солдаты. Пока счет в нашу пользу: мы брали Берлин трижды, они Москву – ни разу. Однако нам, русским и немцам, двум самым мощным нациям Европы, надо навсегда забыть об этом. У русских есть то, чего нет у немцев, у немцев есть то, чего нет у русских. Я имею в виду наши национальные характеры. Мы прекрасно дополняем друг друга. Вместе мы неодолимая сила. Я никого не зову к созданию новых военных блоков. Я говорю о совместном труде во благо наших народов и всего мира. Наша работа в ГДР была не напрасной. Мы доказали всем, что можем и умеем не только жить, но и вкалывать рядом, плечо к плечу. Мы почувствовали взаимную симпатию и научились с полуслова понимать друг друга. Когда-то, в эпоху Петра и Екатерины, немцы оставили в России частицу своей цивилизации, в нынешнем веке мы оставили в Германии частицу своей. Это навсегда.

Поколения чекистов, работавших в ГДР на протяжении нескольких десятилетий, вымирают с катастрофической быстротой. Все мы старики, и если бы я не сочинил этого опуса, то его вместо меня сочиняли бы историки, а на исторические факультеты, как известно, людей, умеющих писать и говорить правду, не берут.

Ну вот и все. Напоследок скажу то, что сказал, завершая свой труд, пушкинский летописец: «Исполнен долг, завещанный от Бога мне, грешному…»

Говорят, самое трудное в создании книги – это первая фраза. Она сложилась. Значит, можно начинать книгу. Значит, с Богом…

Вот и прошла жизнь. Как всегда. Как у всех. Это была обычная жизнь обычного человека. В детстве я не сидел на коленях у Сталина, как Юлиан Семенов, в зрелые годы не стал зятем Хрущева, как Аджубей, в старости не помогал Горбачеву разрабатывать основы нового мышления, как Яковлев. В жизни моей мне довелось видеть и слышать многих людей выдающихся и знаменитых. Однако я никогда не был близок ни с кем из них и не оказал заметного влияния на эпохальные процессы и события. В великой исторической драме мне была отведена роль всего лишь статиста. «Так зачем же ты взялся за перо? – могут спросить у меня. Разве тебе есть о чем рассказать? Разве у тебя есть, чему научить идущих вслед за тобой?» Я полагаю, что все это есть. Более того, считаю себя обязанным писать. Во-первых, потому, что храню в памяти очевидца более полувека истории моей земли. Во-вторых, потому, что, относя себя к числу людей порядочных, смогу воздержаться от вранья. В-третьих, потому, что, владея в достаточной степени русской речью, сумею грамотно и точно ответить на все вопросы моей последней анкеты. «Что еще за анкета?» – спросите вы. Обыкновенная анкета, личный листок по учету кадров, основной кадровый документ большинства совучреждений. Я таких в жизни заполнил десятки и ознакомился с сотнями заполненных другими. Вопросы анкеты будут главами книги. О! Я расскажу об интересных и капитально забытых или основательно перевранных событиях. Ведь жил я в жуткое и прекрасное время на земле горестной и радостной. Другого времени и другой земли я для себя не хочу. Прошу мне верить. Я некрещеный и не имею права, положа ладони на Библию, дать клятву, что стану писать правду, только правду, одну только правду. Я не могу поклясться Отечеством в том, что не позволю себе лгать, ибо того Отечества, которому я присягал на верность и служил, как умел, больше нет. И все-таки еще раз прошу верить мне. Я, хоть и некрещеный, но не нехристь. Я, хоть и отставной, но русский офицер. И хоть нет больше Отечества, но осталось пепелище на том месте, где оно было, осталась память о нем, а это уже кое-что. Итак, я начинаю заполнять мою последнюю анкету.