Из Речицы Наливайко, считавший себя правым во всех своих делах, написал письмо к королю Сигизмунду III. В этом письме он предлагал свои услуги королю смирить всех не покорных ему людей, но для этого просил короля отвести казакам для поселения пустыни между Бугом и Днестром, на татарском и турецком шляхах, между Тягинею и Очаковом, на пространстве 20 миль от Брацлава, где от Сотворения мира никто не обитал; дозволить самому Наливайко построить особый город с замком, сделать этот город центром всего казачества, выдавать казакам стации, поставить над ними гетмана (прежде всего Наливайко хотел видеть гетманом себя), а в Сечи держать лишь помощника гетмана. После всего этого Наливайко обещал королю держать в полной покорности всех стационных казаков; новых лиц, приходящих к ним, или вовсе не принимать, или же возвращать назад, обрезав им предварительно носы и уши; всем баннитам безусловно отказывать в приеме в казацкое войско; не требовать стаций с Украины, а посылать за покупкой муки и боевых снарядов только в города Белоруссии. Для начала всего этого Наливайко просил от короля 2000 человек людей и, кроме того, сукон и денег в такой мере, как платится татарам или королевским жолнерам.

Не получив никакого ответа на свое письмо от короля, Наливайко, оставив Речицу, прошел через Туров и Городню и «удался до Высоцка», в конце января 1596 года прибыл на Волынь и расположился в имениях князя Константина Острожского. На этот раз Наливайко не встретил даже и слабого сопротивления со стороны князя, так как оба они сошлись на одном вопросе – протесте против унии и защите православия. Дело в том, что как раз в это самое время приводилась в исполнение мысль о введении на православной Украине унии, и главные старатели этого дела, Ипатий Поцей и Кирилл Терлецкий, отправились для этого в столицу папы, Рим. Наливайко знал об антипатии князя Острожского к затеянному делу и потому развертывал свои действия, ничем и никем не стесняясь. В это время вместе с Северином Наливайко выступил и родной брат его, священник Дамьян Наливайко, руководимый тем же чувством ненависти к унии, как и Северин Наливайко. Князь Острожский, видевший все движения братьев Наливайко, не принимал в них никакого участия – ни в том, чтобы остановить их, ни в том, чтобы раздуть, в чем он и сознавался в своем письме к зятю Криштофу Радзивиллу.

Как повествует Архив Юго-Западной России, 14 февраля 1596 года Северин Наливайко, с братом своим Дамьяном Наливайко, Флорианом Гедройтом и Павлом Кмитой, пользуясь отъездом епископа Кирилла Терлецкого в Рим, собрал возле себя казаков и земян и с ними напал «неприязненным обычаем» на имения брата епископа, Яроша Терлецкого, в Пинском повете. Прежде всего Наливайко бросился на собственное имение Яроша Терлецкого, Дубую, потом на имение жены его, Отовчичи, и, мстя отцу епископу за то, что он до Рима уехал, захватил усадьбы, разорил и сплюндровал их; урядника, слуг, челядь поранил и побил; золото, серебро, бумаги на права, привилегии, важные листы, мамрамы на долги и другие необходимые документы на маетности и права побрал; коней выездных и всякое добро захватил и потом, скрываясь по некоторым шляхетским домам, уехал в Степан, имение князя, пана воеводы киевского Острожского.

После набега на имения Яроша Терлецкого Наливайко сделал набег на Пинск, куда епископ Кирилл Терлецкий, перед своим отъездом в Рим, отправил на хранение, в дом мещанина Крупы, богатую ризницу свою с уборами, богатыми нарядами и епископскими принадлежностями, два большой важности и потребности документа с подписями и печатями самого владыки и рукоприкладством трех светских лиц, спрятанные в запечатанный сундук и хранившиеся в ризнице. Все это было похищено Наливайко тотчас же после отъезда епископа в Рим. Напрасно потом епископ требовал, именем королевского величества, выдачи одного из своих слуг, Флориана Гедройта, принимавшего участие в наездах Наливайко на Пинск и, вероятно, выдавшего секреты епископского дома: отправленного по этому поводу в город Острог епископского посланца Олизаровского местный староста, Боровицкий, сперва бросил в тюрьму и подверг томлению голодом, а потом отослал в градский суд, в Кременец.

Кроме Терлецких, от казаков Наливайко пострадал и луцкий староста Александр Семашко, сторонник унии. Против него действовал Дамьян Наливайко вместе с Александром Гулевичем и князем Петром Вероницким. Союзники напали на имения Семашко Тучин и Коростяний и произвели в них страшный разгром; они брали деньги, оружие, платье, лошадей, рогатый скот, домашнюю птицу, пьяные напитки, белье, холст, рядна, упряжь, кошелки, топоры и т. и., а людям владельца стрелами кололи руки, обрезали уши, мучили, убивали и среди дорог бросали, и после всего этого спокойно разъехались по своим местам; а когда потерпевшие вздумали было потом требовать часть своего добра от Дамьяна Наливайко, то были прогнаны острожским старостой и бежали ночью в свои маетности.

Таким образом, из двух известных казацких вождей действовал пока один Наливайко. Но скоро к Наливайко присоединился и Григорий Лобода. Лобода после стоянки в Овруче, в январе 1596 года, спустился в Сечь. Но, услышав о том, что творилось на Волыни и в Белоруссии, казацкий вождь не выдержал и, собрав возле себя низовое товарищество, «выгребся» с ним вверх по Днепру и занял северные пограничные волости Киевского воеводства. Цель своего похода он объяснял, однако, не религиозными побуждениями, а простым желанием добыть для своего войска так называемых стаций, или, как он сам выразился в письме к коронному гетману Яну Замойскому (от 11 января 1596 года), «хлеба-соли» на войско: «Ваша милость пишешь к нам и приказываешь не входить в границы Великого княжества Литовского, к Мозыру, и товарищей не впускать туда; ты не требуешь от нас услуг Великому княжеству Литовскому и всей Речи Посполитой, указывая на мир со всех сторон, со всеми неприятелями короны польской. За это да будет хвала Господу Богу за такой мир люду христианскому, что он смягчил сердце каждому неприятелю креста святого. Но мы если пришли в этот край, то причина этого для всякого очевидна: в это зимнее непогодное время, когда ты никуда нас не требуешь на услугу, Бог знает, куда нам направиться; поэтому покорно и униженно просим, благоволи не заборонять нам хлеба-соли. Что касается того своевольного человека Наливайко, который, забывши почти страх Божий и пренебрегши всем на свете, собрал по своему замыслу людей своевольных и чинил большие убытки короне польской, то мы об нем никогда не знали и знать не желаем».

Как добывали казаки себе «хлеб-соль», об этом можно судить по прежним приемам их, но во всяком случае они вели себя сдержаннее, чем ватага Наливайко; только то сбродное сословие людей, которое всегда в подобных случаях окружало казаков и пользовалось случаем поживиться на счет не любимых ими панов или же своих собственных собратов, вело себя если не хуже, то ни в коем случае не лучше ватаги Наливайко. Так, современные акты дают примеры насилий со стороны панов Ганского и Слуцкого и мещанина Гуменвицкого, назвавшихся сподвижниками Лободы и причинивших много зла подданным пана Семашко, старосты луцкого, жителям Короститина и Хупкова: как и ватажане Наливайко, они делали внезапные наезды на обывателей, забирали у них деньги, лошадей, волов, коров, наносили побои людям, насиловали женщин («чинили гвалты белым головам») и делали многие другие бесчинства.