Шесть месяцев — это уж точно «не скоро».

Призраки облегченно зашептались.

— Мы так рады, богиня... — начала было старшая женщина, но ее перебила мелодия, внезапно поплывшая по залу.

Лина удивленно моргнула. Музыка. Звуки музыки окутали ее. И это была невообразимо прекрасная музыка. Лина как зачарованная вслушивалась в мелодию, которая возвышалась и падала, словно невероятно сложная песня соловья. Музыка приближалась, превращаясь в настоящий поток звуков. Они легко бежали по каменистому дну чистого ручья, бились о низкий берег... и рушились, как водопад...

— Япис?.. — Голос Гадеса ворвался в мелодию.

Лина нахмурилась и мысленно пожелала богу заткнуться.

— Мой господин, я не...

Даймон умолк, когда сам музыкант вошел в зал. Он решительно зашагал к тронному возвышению, и призрачные женщины расступились, давая ему пройти. Лина внимательно посмотрела на музыканта, изумляясь, как прекрасно он играл. Это был вполне обычный молодой человек, он на ходу продолжал играть на маленькой деревянной лире, сверкавшей позолотой. Золото повторялось в его волосах и в нарядной ткани, обернутой вокруг тела так, что одно загорелое мускулистое плечо оставалось открытым. Он приблизился к трону, и мелодия изменилась, стала негромкой, ровной... и Лина с изумлением, заметила, что юноша смотрит не на Гадеса и не на нее. Его пылающий взгляд был устремлен на Эвридику.

— Почему вдруг живой человек осмелился явиться в Подземный мир? — возмутился Гадес, и музыка смолкла.

Лина задохнулась от потрясения. Так вот почему юноша показался обыкновенным! Он был живым!

— Кто ты? — прогремел бог Подземного мира.

Но ответил ему не молодой человек, а маленький призрак, стоявший слева от Лины.

— Это Орфей. Мой муж.

Голос Эвридики дрожал. Лина посмотрела на призрачную девушку. Та не отводила взгляда от своего супруга. Глаза Эвридики стали огромными, круглыми. Лицо совсем побелело.

— По какому праву ты вторгся во владения умерших? — резко спросил Гадес.

Орфей наконец отвел глаза от своей жены и низко поклонился сначала Гадесу, потом Лине. Его пальцы легко пробежали по струнам лиры, как бы проверяя инструмент. Когда юноша заговорил, он сопровождал свои слова чуть слышной мелодией, а его голос волшебным образом вплетался в музыку:

— О Гадес, правящий темным и молчаливым миром,

К тебе должны прийти все те, кто рожден женщиной.

Все самое прекрасное в конце концов

возвращается к тебе.

Ты — кредитор, которому все возвращают долги.

Совсем недолго мы живем на земле,

а сюда приходим навсегда, навечно.

Но я ищу ту, что ушла к тебе слишком быстро.

Этот бутон сорвали до того, как он успел расцвести.

Я пытался пережить мою потерю, но увы,

увы, я так люблю ее

И боль утраты медленно убивает меня.

Любовь слишком сильна, терпеливый бог.

Я молю тебя вернуть мне то, что

принадлежало мне.

Свяжи порванную нить ее жизни,

Оборвавшуюся так рано, —

Вот о чем я тебя молю, ведь это совсем немного.

Верни ее мне.

Она опять станет твоей, когда проживет

полную жизнь.

Потому что, ох, я так люблю ее,

Что боль от ее потери медленно убивает меня.

Орфей замолчал, но пальцы продолжали пощипывать струны, извлекая нежную, сладкую мелодию Сердце Лины отчаянно заболело. Музыка Орфея тронула ее так, как ничто никогда не трогало. Почувствовав на щеках влагу, Лина подняла руку и смахнула слезы; она и не заметила, когда они потекли.

Лина посмотрела на бога, молча сидевшего рядом. На его лице тоже отразилась печаль. Гадес заговорил было, но тут же умолк. Он медленно повернул голову и посмотрел в полные слез глаза Лины.

— Решать тебе. Я даровал тебе следующий приговор, да и Эвридика посвятила себя служению тебе. И только ты можешь освободить ее. Подумай хорошенько, богиня весны, — сказал Гадес, и в его голосе отразились чувства, звучавшие в песне Орфея.

Лина судорожно втянула воздух, впервые ощутив огромную ответственность, которая возлагается на богинь. Будущее Эвридики зависело от ее решения. Лина повернулась, чтобы хорошо видеть призрачную девушку.

Худенькая Эвридика замерла в полной неподвижности. Только слезы стекали по бесцветным щекам и падали на полупрозрачную ткань платья.

— Как ты умерла? — тихо спросила Лина.

Но Эвридика не ответила. Мелодия лиры изменилась, став мрачнее и суровее, подчеркивая слова певца:

— Всего лишь месяц прошел после нашей свадьбы... Мы отправились на прогулку при лунном свете. Она потеряла меня, заблудившись во внезапно упавшем тумане. И выбрала неверную дорогу. Вместо того чтобы привести Эвридику ко мне, ее любящему мужу, тропа завела ее в гнездо гадюк, и там Эвридика встретила безвременную смерть.

Хотя на этот раз Орфей не пел, его слова все равно звучали поэтично. Лина ощутила, как они набрасывают на нее чары грусти. Ей захотелось разрыдаться над трагической судьбой девушки Значит, виной всему был неверный выбор Эвридики, а потеря любимого мужа стала ценой ошибки… ценой, до сих пор тяжко давившей на ее душу. Так тяжко, заметила Лина, что Эвридика потеряла дар речи при появлении Орфея.

Лина потянулась к девушке и взяла ее за тонкую руку. Рука Эвридики была холодной, и Лина почувствовала ее дрожь.

— Я освобожу тебя, — сказала Лина сквозь слезы. — Ты сможешь вернуться к своей жизни и к своему мужу. Теперь я понимаю твою постоянную печаль, и я так рада, что могу помочь тебе!

Эвридика задрожала так сильно, что это стало заметно, губы девушки горестно искривились.

— Ох, милая! Только не тревожься обо мне. Со мной уж точно все будет в порядке. Япис отлично обо мне позаботится, да и Гадес тоже. — Лина сжала пальцы девушки, оглянувшись на Гадеса в поисках поддержки.

— Персефона вынесла решение. Я склоняюсь перед ним. Но у меня будет одно условие. — Взгляд темного бога вонзился в Орфея. — Эвридика сможет вернуться в мир живых, только если ты ни разу на нее не оглянешься; ты должен просто верить, что она следует за тобой. Как только ты выйдешь из дворца, ты не должен смотреть на нее до тех пор, пока она не покинет мои владения и не очутится окончательно в мире живых.

— Я готов подчиниться твоей воле. Она последует за мной, у меня нет сомнений. — Орфей поклонился Гадесу и Лине. — А затем я спою хвалу твоей благосклонности. — Он посмотрел в глаза Эвридике, и его слова превратились в напев: