Снимала и колики у младенцев. Конни-то плаксивым и беспокойным ребенком уродился: оттого и принял ее Алексей Иванович нянькой к маленькому сыну, что успокоить его сумела своими заварами.

Акулину слушались и уважали, даже Юлия Николаевна к ней нет-нет, да ездила. И ходили по станице слухи, что дружба у Акулины с хозяйкой «Ласточки» старая, проверенная, хоть и не знал никто, откуда та дружба берет начало. Однако именно Акулина, будучи нянькой малолетнего Конни, упросила Алексея Ивановича взять в горничные невесть откуда взявшуюся девицу двадцати с небольшим лет – белокурую, видную и шуструю. Назвавшуюся Юлькой Ласточкиной. На Болоте ту Юльку никто до той поры не знал. И Акулина же помогала новой горничной первое время прятать от хозяйских глаз девочку трех лет – Лару.

Кем та девочка ей приходится, сама Юлька первое время путалась. То сестрой младшей ее называла, то племянницей, то крестницей. А потом, как ума набралась, стала рассказывать сказку, будто на улице брошенную девчонку подобрала – спасла. Но Болотный народ в ту сказку не верил, все как один привыкли считать, что Лара – это кровная Юлькина дочка, невесть от кого нагулянная. Уж больно похожи. Да и звала ее Лара всегда – мама-Юля.

* * *

До Болота добирались в четвертом часу дня – по самому пеклу. Лара все посматривала на Рахманова и боялась, как бы снова не пошла у него носом кровь. Слабенькие они все-таки, эти городские… За здоровье его она имела все основания переживать: чем ближе подъезжали к станице, тем больше Рахманов бледнел, тем чаще прикрывал глаза и начинал тереть виски, как это делают при головной боли.

За всю поездку и двух слов ей не сказал. Лара вообще не очень понимала, отчего он позвал ее с собою: оказалось, что Рахманов вполне знаком с Федькой, и даже знал, как добраться до Болота.

Первое, что удивило Лару, едва вошли в дом и перекрестились на иконы – Пушок, Акулинин кот. Всегда ручной да ласковый, он вдруг ощетинился на них с Рахмановым, выгнул дугою спину и бочком-бочком ушел за хозяйские ноги.

Косясь на него, Лара поздоровалась и сходу спросила, понизив голос:

– Нянюшка, нет ли у тебя от мигреней отвара какого? Господин мается…

Второе, что ее удивило, то, как сурово и из-под бровей няня поглядела на Рахманова.

– Не поможет ему уж ничего, – бросила резко и разошлась того пуще. – Вы чего пришли-то? Чего надо?

Нянька всегда была строгой и острой на язык, рассусоливать не любила. Она и с мамой-Юлей рассорилась потому – уж очень норовистый характер у обеих, так и не ужились они под одной крышей. Но такого обхождения даже от нее Лара не ожидала. С чего вдруг? Из-за Рахманова? Чем он ей так не глянулся?

А Рахманов был совсем плох, того и гляди в обморок грохнется. Кажется, сам забыл, чего ради явился в станицу. Лара решилась спросить за него:

– Нянюшка, это господин Рахманов, писатель из Петербурга. Ты можешь рассказать ему про ту женщину… ну, ту самую, что жила когда-то в станице. Он мой друг, няня. Расскажи, прошу…

– Тебе-то это зачем, дочка? – строго перебила Акулина. Нянька, ни разу не моргнув, въедливо смотрела в Ларины глаза и требовала ответа.

А Лара правильного ответа не знала. Под строгим взглядом она вновь почувствовала себя нашкодившим ребенком и уже готова была, кажется, ретироваться.

– Это не Ларе нужно, а мне, – услышала она голос Рахманова, негромкий, но твердый. – Я должен знать, кто и за что убил Николая Ордынцева.

Нянька перевела свой строгий взгляд на него, прищурилась. Так и не отведя глаз, пристально изучая Рахманова, она подняла с пола кота и принялась его, еще напуганного, наглаживать – то ли кота успокаивая, то ли себя.

– Значит, не все знаешь? – теперь с долей лукавства спросила она. А потом кивнула на лавку, садитесь, мол.

Лара послушно присела, а эти двое остались стоять, будто не могли наиграться в гляделки. Лара коснулась ледяных пальцев Рахманова и потянула, только тогда он «отмер». Сел тоже. Села и Акулина, устроив кота на коленях.

– Как ее звали? Ту женщину, что жила здесь, – чуть бодрее спросил Рахманов.

– Крещена Марией, да сама-то она себя Марой называла.

– Странное имя… – Рахманов потер висок.

– Так она простушкой-то и не была. И ты Ларку не слушай, сроду эта Мара на Болоте не жила. Они с матерью обитали в избенке за лесом, подальше от честного народа. Никто из здешних не хотел с ними бок о бок жить, нос воротили. А вот уменьями-то запросто пользовались: девки гадать бегали да парней привораживать, бабы постарше ходили детей от хворей заговаривать. А иные и порчу на соседей навести упрашивали. Ведовством Марьина мать промышляла, тем и жила.

– Как ты? – ляпнула Лара, не подумав.

Акулина бросила в нее колючий взгляд:

– Ты меня-то с ведьмами не ровняй, дочка. Я травками лечу, а гадать да привораживать не берусь. И с черным колдовством делов не имею.

Лара отметила, впрочем, что последнее Акулина сказала куда менее уверенно. Поджала губы и играть в гляделки с Рахмановым больше не стала. Вернулась к рассказу.

– Уж как на Болоте Марьину мать не любили да побаивались… а дочка-то, Мара, с годами и матушку за пояс заткнула. Сильной была. Все умела, все знала. Боялись у нас ее так, что вслух и имени-то не называли. А как померла Марьина мать, так вовсе ходить в ведьмовскую избенку перестали. Себе дороже. К настоящему колдовству Мара приобщилась, – Акулина, не глядя мотнула на Рахманова головой: – вот он знает.

– Я ничего не знаю… – смутился тот и ниже наклонил лицо.

– Себе-то не лги! – перебила Акулина.

Лара поспешила вмешаться – как бы не поссорились:

– А Николай Ордынцев? Что же с ним случилось?

Акулина вновь поджала губы. Продолжила с явной неохотой.

– Да нужно ли былое ворошить, дочка?.. Приехал он к нам в 1887 году. Обыкновенным барином приехал и зажил, как все люди. В прислугу половину станицы нанял, и меня в прачки. До женского полу очень уж охочий был, ни одной девки не пропустил… И сам-то из себя видный – черноволосый, румяный, статный! Невеста у него в Петербурге осталась, все к свадьбе шло, оттого не собирался он здесь засиживаться: дела только в порядок привести хотел. А потом… увидал эту Мару. Красивой она была, что есть, то есть. Совсем как Ларка наша. Вот и потерял барин покой с той поры. Иссох весь, исхудал. Жениться на столичной невесте раздумал, на других девок и не смотрит. То ли в самом деле полюбил ее без ума, то ли морок она на него навела – уж она умела. Забрал он эту Мару из избенки в дом, в усадьбу, и стал жить с нею, как с женой. И все бы ладно – да только болел и болел без конца… прислугу всю разогнал – я вот только и ходила к ним белье стирать да за домом глядеть. Так и жили они вдвоем затворниками. Недолго жили. Мара2-то жизнь дарить не умеет, не дано ей то. Только смерть несет. Приревновала она барина сызнова да и убила в ярости – вот и весь сказ.