Я тут, пока осваивался с местным колоритом, прогулялся по сельве в сопровождении приставленного к моей персоне повстанца по имени Педро. Мы были не в Бразилии, и я не стал интересоваться у него, много ли тут его тезок. Обезьян, например, было полно, а вот как обстояли дела с Педрами – неизвестно. Я спросил, как его звали в детстве, он ответил, Педрито, и стало еще смешнее.

Педро, похоже, был постоянно обкурен, но в зарослях ориентировался прекрасно и не снимал рук с висевшего на груди «АКМ» без приклада. Вышли мы с ним к небольшой речке, я смотрю – а там на илистом берегу лежат… Не знаю даже, как и сказать. В общем, крокодилы, конечно, точнее – аллигаторы. А может быть, даже кайманы. В чем разница – неизвестно, но твари кошмарные.

Увидев нас, они слегка оживились, однако, судя по всему, знали, что человек, особенно вооруженный, противник серьезный, поэтому нападать не стали. Мой амиго неплохо говорил по-английски, и он объяснил мне, что у них хватает ума разглядеть пушку в руках человека, и они понимают, что эти железки грозят серьезными неприятностями. Я поразмыслил и подумал, а почему бы и нет? Вот, скажем, ворона. Головка маленькая, мозга почти нет, а соображает. Говорят, что глаз страуса больше, чем его мозг, какого хрена он тогда голову в песок прячет, непонятно, может, глаза бережет. Но страус не является никаким символом, а вот ворона – символ мудрости.

Ну а чем аллигатор хуже?

В то время один из ящеров, длиной метров шесть и весом под тонну, сорвался с места и галопом, я не вру – именно галопом, бросился в воду. Не знаю, что он там увидел, может, жратва какая-нибудь зашевелилась, в общем, остальные, а было их штук восемь, рванули за ним, аж земля затряслась.

Я повернулся к Педро и говорю:

– А я и не знал, что они так быстро бегать умеют.

Педро усмехнулся, достал из берета самокрутку и, прикуривая, сказал сквозь синее облако конопляного дыма:

– Ты, амиго, много чего тут не знаешь. Стой и не шевелись.

Я замер, а он, подойдя ко мне, небрежно снял с ветки над моей головой толстую и красивую пятнистую змею, которая устрашающе открывала розовый рот, всем своим видом показывая, что сейчас сожрет нас вместе с амуницией.

Обвившись вокруг руки Педро, полутораметровая скотина почему-то выбрала в главные противники именно меня и стала делать в мою сторону угрожающие выпады головой. При этом она шипела, как растворимый аспирин «Упса», а Педро, смеясь, сказал:

– Это обыкновенный констриктор. Их тут как воробьев в Нью-Йорке. Совершенно не опасен, но испугать может. Ну, еще шкуру попортит, раздерет зубами, как кошка когтями, но ничего тебе не откусит. Не может. Он еще боа называется.

– А-а… Слышал, – ответил я, держась, однако, подальше, – как же, и слышал и видел. Всякие там рок-звезды любят сниматься с этим боа. Вешают на шею и вертятся перед камерой. Знаем.

– Это хорошо, что ты не боишься, – кивнул Педро, – но если увидишь небольшую такую змейку в черную и красную полоску – сразу же иди в другую сторону. Иначе может случиться так, что твой распухший труп пойдет на корм падальщикам. Тут, в сельве, ничего не пропадает, все в дело идет.

– Понял, – ответил я, принимая из его рук косяк.

Сделав хорошую затяжку, я сразу же понял, что трава у них тут – высший класс. Не тот сухой козий помет, который продается где-нибудь на Лиговке или на Сенной площади.

Быть в Южной Америке и не покурить плана с повстанцами… все равно что прийти в бордель и не потрахаться.

Они тут все повстанцы. Как родился – уже повстанец. И неважно, кто там будет правителем через двадцать лет. Главное, что пятилетний мальчишка, которому обторченный лохматый папаша дает поиграться автоматом, в нужное время будет искать, против кого бы выступить, и можно быть уверенным, что обязательно найдет. Дурное дело нехитрое.

Самолет провалился в очередную воздушную яму, и, сильно приложившись задом к дырчатому металлическому сиденью, я вернулся из воспоминаний в текущий момент.

Рядом с моей левой ногой стоял увесистый чемодан, в котором было ровно два миллиона долларов. Двести пачек по десять тысяч стодолларовыми купюрами. Эти деньги вместе с необходимой информацией и инструкциями Рита передала мне перед посадкой в самолет. В ее глазах я прочел, что она не очень надеется на то, что я буду следовать инструкциям, и тут же получил подтверждение своей догадки.

– Я понимаю, – сказала она, задумчиво ковыряя пальцем в дырке на груди моей модной замшевой куртки, – инструкции тебе до фонаря, но… Ты все-таки почитай. Там нет ничего, что тебе не захочется делать, зато там есть информация, которая поможет сделать тебе то, что ты захочешь. Больше мне нечего сказать.

– Ты, как всегда, права, женщина, – ответил я, попробовав чемодан на вес.

Он весил ровно в два раза больше, чем дипломат с миллионом.

Этого и следовало ожидать, подумал я, и, чмокнув Риту в нос, стал подниматься по скрипучему металлическому трапу, напомнившему мне Волгу, пристань, пароходы… но поднимался я на борт бывшего военного самолета, а вместо Волги меня ждали извилистые южноамериканские речки, в которых кишели крокодилы и ядовитые змеи, а по поверхности воды, яко посуху, резво носились ящерицы, которых местные называли Иисусом Христом, а ученые – просто василиском.

Значит, так. Деньги при мне, о том, что я лечу в назначенное место, встречающие уже оповещены, вооруженные камрады, сидящие рядом со мной в кузове этой воздушной колымаги, радостно потирают руки, предвкушая борьбу и стрельбу, значит, все в порядке. Между прочим, эти камрады понравились мне тем, что не смотрели на мой чемодан жадными глазами. Два миллиона долларов на десятерых – совсем неплохо. Взяли бы да и грохнули нас четверых, а деньги распилили между собой. Как раз по двести тысяч на брата.

Но – нет! Я совершенно ясно читал на их лицах радость, проистекавшую от того, что в этом чемодане лежало два миллиона билетов на аттракционы, которые они, судя по всему, любили больше всяких денег и больше той благополучной жизни, которую эти деньги могут дать каждому из них. Так что их можно было даже уважать за некоторое подобие идейности. Но лучше бы ее не было. Да и их тоже.

– Снижаемся! – прокричал Педро сквозь шум двигателей и дребезг металлического туловища престарелого воздушного монстра.

Я кивнул и покрепче взялся за облупившийся железный подлокотник.

Самолет затрясся и стал снижаться так быстро, что я назвал бы это падением, но местные, нимало не обеспокоенные этим, чувствовали себя, как колхозники, которых везут на прицепе за трактором «Беларусь», и, заразившись их фатальным безразличием, я почти спокойно посмотрел в иллюминатор.

Сельва приближалась подозрительно быстро, под самым днищем самолета замелькали верхушки деревьев, я сжался, ожидая, что они сейчас начнут хлестать по железному, помятому многочисленными небрежными посадками, брюху, но тут понял, что пилот ловко направил самолет на длинную поляну и колеса наконец коснулись земли. Ощущение было такое, будто, трясясь по проселочной дороге на грузовике, ты вдруг на полном ходу свернул на картофельное поле.