Кровь бросилась в лицо Хамид-бею, однако хватило ее только на то, чтобы окрасить нежным румянцем скулы да самый кончик носа.

— Что вы, эфенди, бог с вами, ну зачем же так. Я, конечно, премного польщен, эфенди, вашим благосклонным вниманием. Рад служить, эфенди, жду ваших приказаний.

Хамид-бей и правда был весьма сведущ в письменности. Он довольно хорошо читал и писал, разбирался в старой каллиграфии и разных стилях письма. Однако страх, что он может неправильно произнести арабское слово, перешел у него в настоящую манию, поэтому он никогда ни при ком не читал вслух. Волнуясь, мутасарриф пробежал глазами надпись и понял, что прочесть её не сможет. Он беспомощно заморгал глазами:

— Прошу меня извинить, эфенди, но издали я никак не могу разобрать буквы.

Губернатор рассмеялся.

— То, что видят его глаза, он прочесть не может, а что может прочесть, то не видят его глаза. Видно, господь бог пожелал, чтобы надпись сия не была прочтена, как, впрочем, и то, что написано у нас на роду. Против воли божьей мы бессильны. Делать нечего, а посему двинемся дальше.

В это время, прорвав кольцо окружавших губернатора людей, вперед вышел Дели Кязым.

— Прошу вас, господин губернатор, разрешить мне, вашему покорному слуге, попытаться. Может, бог даст, не опозорюсь.

И он бегло прочел начертанное на камне двустишие.

— Разглядел-таки! — Губернатор пожал Дели Кязыму руку. — Поздравляю тебя, инженер.

А ведь Дели Кязым ни за что не соглашался идти встречать губернатора, уперся и знай свое бубнил: «Не могу! Понимаешь, не могу я в таких делах участвовать. Нет у меня в крови этого самого подхалимства…»

До старого водоема инженер шел поодаль, как бы не участвуя в торжественной процессии, и говорил вслух такие вещи, что бедный учитель Ахмед Масум наконец взмолился: «Да замолчи ты, ради аллаха!» Но Дели Кязым, словно назло, стал еще громче высказывать свои мысли, так что учителю пришлось удрать от него.

Теперь же все изменилось: после того как расчувствовавшийся губернатор потряс Дели Кязыму руку, кулаком постукал его по спине, да еще несколько шагов прошел рядом с ним, инженер подошел к учителю и запел совсем другую песню: «Вот это человек! Да за такого в огонь и в воду!..»

Халиль Хильми-эфенди молча тащился за процессией. Дойдя до дома Омер-бея, он решил, что на этом его тягостная обязанность кончается, и собрался уже отправиться восвояси, как вдруг его остановил губернатор:

— А ты куда, каймакам? Нет, погоди. Нам с тобой есть о чем потолковать.

Омер-бей, не ожидавший, что ему будет оказана столь высокая честь, отправился в дом первым, чтобы отдать нужные распоряжения и приготовиться к приему гостей, а губернатор, председатель городской управы Решит-бей и ещё несколько человек расположились в саду.

— Иди-ка сюда, поближе, каймакам, бери стул да садись поудобнее… Что у тебя за вид? Ну точь-в-точь как

у Хадживада[33], когда он сломал свою палку. Ай-ай ай, видно, здорово досталось тебе при землетрясении, все еще оправиться не можешь. Неважно себя чувствуешь?

Халиль Хильми-эфенди принялся рассказывать о себе и так волновался, что даже вставал иногда, чтобы перевести дух. Он подробно рассказал о своем серьезном недомогании, которое «подтверждается официальным врачебным заключением», потом пожаловался на плохое самочувствие, вызванное уже другой причиной; сегодня доктор вскрыл ему чирей, поэтому-то он и сидит на краешке стула.

— Хочешь, ложись на циновку, может, удобней будет…

От такого предложения Халиль Хильми-эфенди опешил, лицо его сначала побелело, потом стало серым. Заикаясь, он попросил разрешения остаться на стуле,

— Как хочешь, каймакам, неволить не буду. А теперь скажи нам, как ты смотришь на создавшееся положение?..

Халиль Хильми-эфенди в растерянности молчал, не зная, с чего начать.

— Ну вот что, братец. — Простодушие губернатора, казалось, предвещало грозу. — Если ты не хочешь говорить, тогда скажу я. Дело дрянь! Короче и не выразишь. Если можешь иное слово придумать, честь тебе и хвала! Ну как, понял? А теперь побеседуем о другом.

Если создавшееся положение губернатор охарактеризовал двумя словами, то и исправить его он собрался самое большее за два дня, а затем — поскорее вернуться домой. Дело было и правда дрянь — это он подметил точно. Каймакам натворил бед, а мутасарриф еще добавил. Да и что, собственно говоря, можно ожидать от этих обломков прошлого века во образе господ Хадживадов? Зачем их до сих пор держат на службе? Этого он никак понять не мог.

Для губернатора неразрешимых проблем не существовало. Он придерживался такого правила: устрашишься проблемы — она разрастется, сил наберет и тебя самого сожрет. Как должен поступать руководитель? Он должен, не раздумывая, атаковать проблему. Дело подвигается плохо, что-то не клеится? Мигом хватай того, кто дело возглавляет, гони его в три шеи и наступай дальше. Снова застопорилось — повтори маневр еще раз и еще, — в конце концов все пойдет на лад. А как начнешь во всем копаться, до всего сам доходить, как любят некоторые руководители '(добро бы еще некоторые, а то почти все), как начнешь думать: «Сделаю-ка это сам! Все сам сделаю!» — жди тогда результатов до второго пришествия. Если бы каждый начальник поступал так, как он, придерживался бы его правил, в мире не было бы никаких проблем! Давно бы их все разрешили! Но что поделаешь, если совершавшие конституционную революцию деятели уселись в мягкие кресла Высокой Порты и сами размякли. Простой истины не понимают. И, видимо, до тех пор не поймут, пока народ их самих не вздернет, как Сакаллы Мехмед-пашу[34].

Правда, насчет каймакама у него пока еще не сложилось определенное мнение. Что он за птица — непонятно. А вот о мутасаррифе ему уже и говорить надоело, кажется, мозоль на языке натер, без конца повторяя, что от этого доморощенного деятеля, коих в Высокой Порте хоть пруд пруди, пользы никакой ни живому, ни мертвому. Только вот беда — никто не желает его слушать.

Находя в скандальной истории, случившейся в Сарыпынаре, все новые и новые доказательства глупости местных властей, на что он уже неоднократно указывал правительству, губернатор был чрезвычайно доволен. И хотя он еще не принимался за донесение, но уже готовил шпильки, которые непременно подпустит между строк. А в общем-то, еще неизвестно, вывезет ли кривая? Ведь и ему, как главе губернии, может достаться за все эти административные художества.