Люди революционных эпох отличаются еще в другой области большей силой и творческой способностью, а именно в области чувственной любви. Или, выражаясь точнее: общая активность людей таких эпох есть последствие их вообще повышенной жизненной силы, которая, в свою очередь, является результатом пробуждения человечества к сознательности. Так как далее сила есть прежде всего чувственность или по крайней мере всегда проявляется и в чувственности, то отсюда ясно, что всякое повышение жизненной силы должно привести к повышенной чувственной деятельности вообще, и в частности эротической.

Неудивительно поэтому, если в так называемые революционные эпохи половое чувство достигает крайней степени напряженности и что эта напряженность развивается в направлении здоровья (см. главу о законе волнообразного движения эротики в моей «Die Geschichte der erotischen Kunst»).

Более близкое рассмотрение половой жизни в эпоху Ренессанса в разных странах доказывает на каждом шагу это положение. Каждый документ, оставленный нам этим богатым временем, положительно насыщен здоровой чувственностью, есть в конечном счете не что иное, как облекшаяся в форму творческая чувственность. Эта революционнейшая из всех эпох вместе с тем – грандиозный исторический пример эротики как массового явления.

Половая любовь в эпоху Ренессанса носила прямо вулканический характер и проявлялась обыкновенно как вырвавшаяся из плена стихийная сила, подчинявшая себе все, пенясь и шумя, правда, порой и не без грубой жестокости. А так как каждая стихийная сила, проявляясь, обнаруживает свой конечный закон, то в области любви основным принципом была производительность. И это не подлежит сомнению: мужчина хотел прежде всего оплодотворять, женщина – быть оплодотворенной.

Благодаря этому любовь получила в эпоху Ренессанса такой же героический оттенок, как и идеал физической красоты. Это было логично. Противоположное было, напротив, нелогично, ибо все отдельные проявления духа века органически между собой связаны и потому гармонично дополняют друг друга. То, что в идеале красоты Возрождение привело к благороднейшему воплощению красоты в смысле целесообразности, должно было в реальной жизни привести к подобному же торжеству естественного закона любви. В таком направлении эпоха и идеализировала любовь, как мы видели на ряде примеров. Любовь, так сказать, и в идеологии превратилась из понятия в реальность, стала сознательным осуществлением закона природы и в конце концов культом воспламененных сильнейшим образом инстинктов. Повышенная половая деятельность стала в глазах обоих полов явлением нормальным, дающим право на уважение. Совершенным в глазах эпохи был только тот мужчина, который кроме вышеуказанных физических достоинств отличался никогда не потухавшими желаниями, совершенной женщиной – только та, которая вплоть до самого зрелого возраста жаждала любви мужчины.

Другими словами, высшими добродетелями считались вулканические страсти у обоих полов, неослабевающая даже в преклонных летах производительность мужчины и столь же неослабевающее плодородие женщины. Иметь много детей доставляло славу и было обычным явлением, не иметь их считалось наказанием за какой-нибудь грех и встречалось сравнительно редко.

Такова основная линия в половой жизни Ренессанса, которую нетрудно вскрыть, так как она всюду выступает чрезвычайно отчетливо и сама навязывается наблюдателю. Такое ее отчетливое выявление было обусловлено двумя особыми факторами, которых нельзя игнорировать при исторической реконструкции.

Первое из этих обстоятельств заключается в том, что эта тенденция ни в чем не находила преград для себя. Мы уже выше упомянули, что результаты, которых может достигнуть та или другая эпоха, зависят в значительной степени от тех предпосылок, которые она получает в готовом виде от прошлого.

Чисто чувственная тенденция Ренессанса могла свободно развиться потому, что в предыдущие, Средние века отношения между полами носили очень примитивный характер, были исключительно половыми отношениями. Животный базис эротического чувства был лишь в самой незначительной степени одухотворен. Любовь исчерпывалась физическим актом, во всяком случае кульминировала в нем.

Это приложимо в особенности к браку. Его условный характер был лишь в очень малой степени одухотворен индивидуальной любовью. Для аристократии брак был политическим актом, лучшим средством увеличить свое влияние и могущество. Интересы семьи, а не желания личности, имели поэтому решающее значение. То же самое верно и относительно цеховых мастеров средневековых городов. Если круг, среди которого они могли выбрать жену, был и без того ограничен, то они, кроме того, должны были еще подчиняться цеховым и семейным интересам, причем последние были тесно связаны с первыми. Когда в городах возник купеческий патрициат, вопрос о материальном благосостоянии также оттеснил личные склонности. Брак был в глазах этого слоя самой простой формой накопления капитала, скорейшим способом постоянного присвоения прибыли.

Только низшие слои народа, неимущие классы, смотрели на брак не с такой условной точки зрения, и потому индивидуальная любовь играла в их брачных союзах большую роль. У всех других классов брак, спасенный денежными, классовыми и сословными интересами, был в большинстве случаев не чем иным, как средством производства законных наследников. В этих классах супружеская любовь была лишь в незначительной степени субъективной склонностью, а скорее объективной обязанностью, «не причиной, а коррелятом (элементом. – Ред.) брака». Религиозная и буржуазная идеология городов несколько скрашивала это положение вещей, зато оно держалось в чистом виде среди крестьянства в деревнях. Как уже было выяснено в первой главе, здесь половая способность мужчины и женщины считалась благодаря экономическим условиям существования главнейшим официальным пунктом рядом с материальным благосостоянием. Таковы были предпосылки, имевшие место в Средние века. Нетрудно видеть, что они представляли чрезвычайно благоприятную почву для развития эротики. Эта тенденция Ренессанса не только не встречала препятствий, а, напротив, даже подкреплялась другими побудительными факторами, служащими той же цели.

Эти факторы заключались в зарождавшейся в Средние века индивидуальной любви, бывшей первым результатом возникавшего нового содержания жизни. Как ни странным покажется на первый взгляд утверждение, тем не менее оно – бесспорный факт: действие этого важнейшего и благороднейшего эмансипационного процесса, целью которого было поднятие обоих полов из их низкого состояния, заключалось не в ослаблении, еще менее в устранении, а, напротив, в чрезвычайном усилении животной стороны любви. Правда, это действие шло в направлении, знаменовавшем, несомненно, этический прогресс, но это ничего не меняет во внешнем результате. И, как нетрудно понять, этот факт не менее логичен. Взаимная любовь мужчины и женщины, как высшая форма проявления жизни, должна носить характер не низменной арифметической задачи, а выстраиваться исключительно на взаимной индивидуальной склонности и страсти – таково основное требование, такова программа индивидуальной любви. Литература всех стран доказывает, что следы такой индивидуальной страсти встречаются уже в раннем Средневековье.

В очаровательном любовном послании одной образованной дамы к ее возлюбленному, находящемся в собрании посланий монаха Вернгера фон Тегернзе, мы имеем даже прямо классическое свидетельство. Мы не знаем ни даму, которая пишет письмо, ни мужчину, которому оно адресовано, и однако каждая строчка письма говорит нам, что слова эти были продиктованы самой чистой и благородной страстью женского сердца.