Он хочет спать еще, но даже во сне ему неприятно присутствие ее бывшего. Он раскрывает глаза и видит в натуре чью-то волосатую ногу. Мужик преспокойно спит, положив руку на грудь Кати.

Иван резко подымается: это не сон! Рядом с Катей примостился сотрудник американской разведшколы лейтенант Чурилкин.

Иван пытается сообразить, где он находится. И эта Катя-шалава, и как он спьяну сюда забрался. Ситуация идиотская. Думает: «Может, я сошел с ума? Необходимо восстановить кислотно-щелочной баланс».

Идет на кухню, хлопает, не морщась, рюмку текилы. Затем достает из холодильника кефир Мюллера «Калинка» и выпивает большой стакан. Поганый кефир! Не как в России. Он наскоро одевается, выходит и первой электричкой уезжает в Мюнхен.

Катя звонит в этот же вечер сама, говорит, что вышло недоразумение с Чурилкиным. И, как ни странно, он верит ей.

Приезжает веселая, с бутылкой вина, они опохмеляются, ложатся в постель, занимаются сексом, но осадок остается. Неужели она блядь? Но мысль эта также действует на него возбуждающе. Может быть, он свингер в душе?

У Ивана комплекс — он любит девушек, которые отдаются ему в первую ночь. Это льстит его мужскому самолюбию. Но еще больше он любит девушек, которые ему изменяют. А сочетание этих двух моментов неотразимо. В итоге он начинает встречаться с Катей.

Через месяц она переезжает к нему с вещами. Ее родители попали в Германию по еврейской линии. Но душа — отчаянно российско-советская. Бывало, сядет, выпьет водки, заведет хит Добрынина «Не сыпь мне соль на раны» и начнет побуждать его к соитию. Ивану кажется, что она нимфоманка. Но на нее так действует алкоголь. Иногда он вспоминает дочку в Москве и начинает плакать, но Катя тут же отвлекает его очередной выходкой. Она откровенно издевается над ним, может шлепнуть по заднице и сказать: «Ты просто баба! Латентный гомик! Давай, становись мужиком», и это нравится ему.

Катя обучалась пению, ее мечта — выйти на подмостки кабаре «Распутин» в Париже, где в это время работает по контракту Хиль. После стакана водки она берет гитару и хрипловатым голосом поет «Утро туманное». У самой на глазах слезы, у Ивана ползут мурашки по коже.

Иногда Катя говорит загадочно: «Ты знаешь, я немножечко беременна». Иван силится понять, правда это или нет.

Он, конечно, слышал, что детей при таких запоях заводить не стоит, но разве она послушает? Потом выясняется — шутка. Катя зло смеется.

Иван и Катя поселяются в отеле «Арабелла». В четырехкомнатном апартаменте. Они покупают персидские ковры, заводят собаку — голден ретривера по кличке Чук, ставят новую видеотехнику. Бар ломится от напитков. Катя переходит с водки на джин. На комоде появляются иконы. Им весело и хорошо. Месяц беспрерывной пьянки. Это он или не он? Рожа опухла. Он не знает. Вспышка. Стоп-кадр.

Все лето 92-го Иван не просыхает. Катя тоже. Потом наступает облом: у него глюки. Он задается вопросом: почему меня глючит? Ответ приходит сам: организм перенасыщен алкоголем. Это замечает и Дженнингс. Он говорит: «Иван, отдохни, скинь темп». Иван пытается завязать, но это ведет к конфликту с Катей. Она не может без собутыльников. Месяц спустя он встречает гостя из Москвы и на главном вокзале Мюнхена видит сцену: Катя стоит с кружкой пива за стойкой, беседует с местными выпивохами. «Свинья грязь найдет», — шепчет он.

Ему часто снится один сон: они с Катей едут на машине из Гармиша, наперерез бросается старый седой кабан. Бьется об их ветровое стекло, на стекле расходятся трещины. Он видит окровавленную морду кабана, все засыпало снегом, дороги почти не видно. Заносит ручьи и перевалы вокруг Гармиша. И еще он видит, что фуникулер на Цугшпитце не работает: зависли цепи, и группа людей застряла в кабине наверху.

К нему подходит лейтенант вермахта в заснеженной шинели, отдает честь и говорит: «Противник ушел через перевалы. К Бреннеру».

Он пытается выйти из машины, но не может. Это приводит его в отчаяние. Выходит, пути дальше нет!

Иван думает: «Это надо будет пережить! Утрату Южного Тироля, временную потерю Украины. Да, я забыл про город-герой Севастополь! Вернуть его — огромный труд! Забрав Крым, враги лишили империю мужского качества».

Он протирает глаза: рядом с ним Катя. Удивительно, что она храпит. Такая молодая, а храпит.

Это главный момент — ее молодость. Таков закон мира: поседевших мужиков тянет на молодых. Что можно тут изменить? Когда ему было двадцать, он этого не понимал.

Нравится ему Катя, но он не может просто так жениться на ней: нужна справка о разводе. Он посылает в Москву запрос, однако жена передумала и не дает добро.

Иван лежит в номере «Арабеллы». На душе тоскливо, дождь барабанит по стеклам. Он лежит в халате. Курит сигариллу, в руке стакан с виски. Он хочет все забыть, но не получается. Смотрит на часы. «Ролекс» показывает девять вечера. Этот «Ролекс» с белым золотом стоит восемь тысяч марок, но он не нравится ему. Обязан носить по статусу. Где сейчас его часы «Ориент»? Он так любил их, а в 78-м продал, чтобы поехать с немолодой советской критикессой на курорт. Он отнес часы в комиссионный на «Новослободской», за них дали сто шестьдесят рублей. На эти деньги он оплатил поездку, но часы помнит до сих пор. Он видит их дальнейшую судьбу. Их купил проводник-грузин и увез в Сухуми. Они исправно тикали пятнадцать лет на его волосатом запястье, а в 92-м, во время абхазской войны, грузина поставили к стенке. Часы с запястья сняли. И по неосторожности уронили под гусеницы БТР. Расплющенные винтики и пружинки «Ориента» остались лежать на шоссе Сухуми-Гагра.

Он видит жизнь так же, как все — вспышками, моментами. Никто не видит сплошную линию жизни. Какие-то годы вообще выпадают, какие-то выходят вперед. Он видит друзей, видит ситуации, взрывы эмоций… и эта, блин, всемирная история распадается на части. Есть годы, моменты, лица, но нет единого целого, есть некие моменты в этом большом пазле.

Когда опускается ночь, когда начинается день, кто скажет? Эта пауза обманчива. Пауза обманчива. Иван сегодня не в форме. Он долго лежит в кровати, курит, смотрит на икону. Катя заперлась в своей комнате. Собака бегает по коридору, надо выгуливать. Служанка стучит в дверь: «Пора убирать номер!»

Он встает, натягивает шорты, выходит с Чуком на газон. «Арабелла» — большой белый корабль. Здесь безмятежно живут иностранцы. Их обслуживают, обстирывают, ни о чем не надо думать. Но его беззаботная жизнь в «Арабелле» подходит к концу: делить квартиру с Катей он больше не может: иначе он окончательно сопьется. Надо найти гарсоньерку где-нибудь в Швабинге. И он почему-то начинает напевать «Каховку».

На газоне, выгуливая собаку, он встречает сухощавого седого человека с таксой. Его зовут Франц Штерн, как выясняется, он эзотерик и целитель. Штерн спрашивает: «Чем вы кормите собаку? Она у вас такая нервная». — «Отварной курицей. Чук обожает ее». — «Ну, вы преступник! — говорит. — Кормить надо говяжьей вырезкой, желательно парной. Тогда у собаки будут здоровые рефлексы. Как у моего Белли».