Конечно, нельзя сказать, что российские крестьяне не имели представления о выгодах, которые дает оптимизация труда. В XIX в. процесс расслоения крестьянства стал закономерным следствием проведения государством политики масштабного наращивания объемов производства, которая помимо прочего предполагала снижение затрат на оплату труда в тех случаях, когда выполнение операции могло быть организовано в группе, а также включала меры по сокращению поголовья лошадей на гектар площади. Внедрение механического оборудования давало владельцам обширных земель дополнительные преимущества и в первую очередь — возможность получения займа по сниженной процентной ставке, что было недоступно владельцам небольших хозяйств, доход которых был меньше. Несмотря на то что данный аспект был далеко не новым условием, он стал играть весьма заметную роль только по мере увеличения закупок оборудования. Второе преимущество заключалось в особенностях внедрения механического труда, эффективное применение которого было возможно только в условиях крупного хозяйства, где снижение издержек на трудозатраты превышало объем процентных ставок и расходы на амортизацию оборудования. Гужевые уборочные машины, сеялки, грабли и молотилки были выгодными только при наличии площадей в 20–30 га[49]. Доступность оборудования в свою очередь стала стимулом к расширению масштабов сельскохозяйственных операций за пределы уровня безубыточности и, соответственно, к снижению занятости в этом секторе. Многие землевладельцы уже подхватили тенденцию, и в 1920-х гг. в СССР было произведено около полумиллиона уборочных машин нового поколения (Нуттер. 1962, 437). Однако возрождение коммуны в период нэпа оказало весьма негативное влияние на рост фермерских хозяйств страны. Без вмешательства этого элемента советской экономики количество крупных хозяйств продолжало бы расти, высвобождая все больше безземельных рабочих, что по мере повышения механизации сельскохозяйственных операций привело бы к росту безработицы в аграрной отрасли страны. Данная модель развития получила широкое распространение в развивающихся государствах в эпоху «зеленой революции», и не будь в России революции 1917 г., которая нивелировала все результаты реформ Столыпина, то она вполне могла бы повторить этот опыт.

Для эпохи нэпа было характерно перенаселение российской деревни, причем этот процесс грозил еще больше усугубиться. По мере приобретения уборочных механизмов происходило снижение уровня спроса на рабочую силу в августе, что вело к росту ежегодного избытка трудовых ресурсов. Анализируя перспективу 1930-х гг., когда тракторная техника пришла на смену гужевой тягловой силе, а серпы уступили место зерноуборочным комбайнам, мы видим, что избыток населения выглядит колоссальным. А излишек предложения рабочей силы по стандартам североамериканского региона был еще внушительнее.

История внесла свои коррективы в предположения о перспективе избытка рабочей силы. В 1930-х гг. около 25 млн человек предпочли оставить деревню и переселиться в город. Голод, последовавший за периодом коллективизации, унес жизни 10 млн человек, и еще 30 млн жителей СССР стали жертвами Второй мировой войны. Однако уже к 1950 г. численность городского населения достигла прежнего уровня, то есть потери восполнялись за счет урбанизации, приводя к сокращению перенаселенности деревни. Часть потерь компенсировалась естественным приростом населения. И тем не менее в 1950 г. население деревни было на 17 млн человек меньше, чем в 1928 г. Вторая мировая война не пощадила и сельскохозяйственное оборудование: восстановить тракторный парк на уровне 1940 г. удалось лишь десятилетием позже (Миллар. 1970, 56). Несмотря на потери в рабочей силе и уничтожение средств производства, в 1950 г. объем сельскохозяйственного производства на 10 % превышал показатели 1928 г. (Джонсон и Каган. 1959, 204–205). Т.У. Шульц (1964, 63–70) утверждал, что причиной, по которой в 1920-х гг. аграрный сектор Индии не имел избыточной рабочей силы, стало сокращение объемов производства и посевных площадей в соответствии с классическим поведением функции производства в условиях снижения численности населения (под влиянием эпидемии гриппа 19181919 гг.). И все же сходная логическая цепочка приводит к выводу, согласно которому в аграрном секторе СССР присутствовал значительный излишек рабочей силы.

Сбыт сельскохозяйственной продукции

Аграрный сектор России был способен высвободить значительный объем трудовых ресурсов совершенно без ущерба для производства, причем за счет механизации процессов (в частности, уборки урожая) этот объем мог быть увеличен. Но следует также учитывать, что работники, которые переезжали в город и находили работу на заводе, нуждались в сырье и продовольствии, производимых в деревне. Существовали определенные способы нарастить масштабы торговли продукцией аграрного сектора за счет увеличения объемов производства. Однако это требовало сохранения тенденции прироста поголовья скота на уровне 1920-х гг. — именно этот фактор стал своего рода ограничителем прогресса, поскольку в данный период практически отсутствовала возможность повысить урожайность зерновых посевов, обеспечить прирост в животноводческом секторе или расширить сельскохозяйственные площади. Исходя из вышесказанного можно предположить, что наращивание объемов торговли требовало увеличения доли зерна, выделяемого производителями для продажи.

Это вызывало определенные затруднения. Отток населения из деревни предполагал увеличение объема произведенного продовольствия в пересчете на каждого жителя деревни. В этих условиях для того, чтобы городское население имело возможность потреблять такой же объем продуктов, какой был в деревне, весь прирост сельскохозяйственного производства на душу населения, который возникал вследствие миграционных процессов, должен был поставляться в город. Лишь в этом случае, если вспомнить известное сравнение Нурксе, новые работники прибывали бы на завод со своим мешком провизии. Однако крестьянство было весьма бедным сословием, и уровень потребления калорий в этой среде был очень низким. Это дает основания утверждать, что ситуация, когда крестьянин добровольно отдаст излишек продовольствия, представляется крайне маловероятной[50]. В этом случае город должен был назначить более высокую цену на продовольствие, что предполагает соответственно улучшение условий торговли сельскохозяйственной продукцией, что противоречит теории Преображенского. Можно ли сказать, что деревня тем самым брала с города «компенсацию» за работников? И не существовало ли риска, что повышение цен на продовольствие станет препятствием для промышленного роста?