Прибывшее из Алжира от вышестоящего начальства письмо отнюдь не улучшило его настроения. Нет никаких сомнений, говорилось в нем, в справедливости проведенного им расследования: фрагменты улик находились в банке с формальдегидом в помещении трибунала Бу-Нуры, а девица созналась. Но вместе с тем оно критиковало лейтенанта за проявленную небрежность и — что гораздо больнее ранило его самолюбие — поднимало вопрос о его способности разбираться в «психологии коренного населения».

Он лежал в постели и смотрел в потолок; он чувствовал себя немощным и несчастным. Скоро должна была прийти Жаклин и приготовить ему на обед консоме. (При первых же коликах он незамедлительно избавился от своего повара; так, не долго думая, он разобрался с психологией коренного населения.) Жаклин родилась в Бу-Нуре от отца-араба — так, по крайней мере, говорили, и по ее чертам и комплекции в это было легко поверить, — и от матери-француженки, умершей вскоре после ее рождения. Что одинокая француженка делала в Бу-Нуре, никто так никогда и не узнал. Но все это было в далеком прошлом; Жаклин приняли к себе на попечение Белые отцы, и она выросла в Миссии. Она знала все песнопения, которым миссионеры с таким усердием обучали детей, хотя и была единственной, кто действительно выучил их наизусть. Помимо песнопений и молитв, она также научилась готовить, и этот последний талант оказался истинным благословением для Миссии, поскольку несчастные отцы на протяжении многих лет питались местной кухней и все, как один, страдали печенью. Когда отец Лебрюн узнал о затруднении лейтенанта, он сразу же вызвался отправить к нему Жаклин вместо его прежнего повара, чтобы та стряпала ему дважды в день какую-нибудь немудреную еду. В первый день святой отец явился собственной персоной и, посмотрев на лейтенанта, решил, что не будет никакой опасности, если Жаклин станет посещать его, по крайней мере, несколько дней. Он полагался на Жаклин, что она предупредит его о выздоровлении своего пациента, потому что как только тот пойдет на поправку, на поведение лейтенанта уже нельзя будет рассчитывать. Взирая сверху на лежащего во всклокоченной постели больного, он сказал: «Передаю ее в ваши руки, а вас — в Божьи». Лейтенант понял, что священник имел в виду, и попытался улыбнуться, но почувствовал себя для этого слишком слабым. Однако сейчас, вспомнив об этом эпизоде, он все-таки улыбнулся, ибо считал Жаклин жалкой худышкой, на которую никому и в голову не придет положить глаз.

На этот раз она опаздывала, а когда явилась, то никак не могла отдышаться, потому что около Зауйи ее остановил капрал Дюперье и передал ей для лейтенанта очень важное сообщение. Речь шла об иностранном подданном, американце, который потерял свой паспорт.

— Американец? — повторил лейтенант. — В Бу-Нуре? Да, сказала Жаклин. Он здесь со своей женой, они остановились в пансионе Абделькадера (каковой был единственным местом, в котором они могли остановиться, ибо других гостиниц в этом краю попросту не было) и вот уже несколько дней как находятся в Бу-Нуре. Она даже видела джентльмена: молодой человек.

— Ладно, — сказал лейтенант. — Я проголодался. Как насчет риса на сегодня? У тебя есть время его приготовить?

— О, конечно, мсье. Но он просил меня вам передать, что вы должны встретиться с американцем сегодня.

— Что ты мелешь? Почему я должен с ним встречаться? Я не могу найти ему его паспорт. На обратном пути в Миссию пройди через пост и скажи капралу Дюперье, чтобы он передал американцу, что ему нужно ехать в Алжир к своему консулу. Если он еще не знает этого, — добавил он.

— Ah, ce п'est pas pour ça![49]Это потому, что он обвинил месье Абделькадера в краже паспорта.

— Что? — взревел лейтенант, садясь в кровати.

— Да. Он пошел вчера писать жалобу. А месье Абделькадер говорит, что вы заставите американца забрать ее. Вот почему вы должны встретиться с ним сегодня. — Жаклин, явно обрадованная его бурной реакцией, пошла на кухню и принялась отчаянно греметь посудой. Ее переполняло чувство собственной значительности.

Лейтенант рухнул обратно в постель и предался тревожным раздумьям. Двух мнений быть не могло: американца безусловно необходимо было убедить забрать иск, не только потому, что Абделькадер был его старым другом, совершенно неспособным на какую бы то ни было кражу, но прежде всего потому, что он являлся одной из самых известных и в высшей степени уважаемых персон в Бу-Нуре. Как владелец гостиницы, он поддерживал тесную дружбу с водителями всех автобусов и грузовиков, которые проезжали через территорию; в Сахаре это важные люди. Наверняка не один из них в то или иное время просил — и получал — разрешение воспользоваться в кредит его питанием и жильем; большинство из них даже брали у него взаймы. Для араба Абделькадер был на удивление доверчив и неприжимист в денежных делах, причем как с европейцами, так и с соотечественниками, и за это его все любили. Не только немыслимо было, чтобы он украл паспорт, точно так же было немыслимо, что его могут официально обвинить в подобном деянии. Поэтому капрал абсолютно прав. Иск необходимо немедленно забрать. «Еще одно несчастье на мою голову, — подумал он. — Ну почему, почему американец?» С французом он знал бы, как добиться своего, избежав при этом острых углов. Но с американцем! Он уже мысленно видел его: гориллообразная скотина со свирепо насупленными бровями, сигара в уголке рта и, чего доброго, пистолет в набедренном кармане. Без сомнения, между ними не будет произнесено ни одного законченного предложения, поскольку ни один из них не сможет в достаточной степени понять сказанное другим. Он попытался припомнить свой английский: «Сэр, я должен для вам, должен вам умолять, чтобы вы…», «Мой дорогой сэр, соблаговолите заметить вам…». Потом он вспомнил, что американцы все равно не говорят по-английски, а изъясняются на наречии, только им одним и понятном. Но самая неприятная деталь во всей ситуации заключалась в том, что ему придется принимать американца в постели, в то время как тот будет свободно расхаживать по комнате и непременно воспользуется своими преимуществами — как физическими, так и моральными.

Он покряхтел, садясь и принимаясь за суп, который принесла ему Жаклин. На улице дул ветер, а в лагере кочевников, разбитом в конце дороги, перелаивались собаки; если бы не солнце, светившее так ярко, что шевелящиеся за окном ветви пальм поблескивали как стекла, он сказал бы, что сейчас глубокая ночь: шум ветра и лай собак были совершенно такими же. Он пообедал; когда Жаклин уже собиралась уходить, он сказал:

— Пойди на пост и скажи капралу Дюперье, чтобы он привел американца сюда в три часа. Он сам должен привести его, не забудь.

— Oui, oui, — сказала она, все еще пребывая в состоянии несказанного блаженства. Пускай она пропустила историю с детоубийством, зато она присутствовала при начале очередного скандала.

Ровно в три капрал Дюперье ввел американца в салон лейтенанта. В доме стояла абсолютная тишина. «Un moment», — сказал капрал, направляясь к спальне. Он постучал, приоткрыл дверь, лейтенант подал ему рукой знак, и капрал передал распоряжение американцу, который вошел в спальню. Перед лейтенантом предстал слегка осунувшийся молодой человек, и он сразу решил, что юноша не без странностей, коль скоро, несмотря на жару, одет в толстый свитер с высоким воротом и шерстяной пиджак.