* * *

– Эй… эй, очнись. – Трейр осторожно потормошил Эдит, и она открыла наконец глаза. – Живая?

– Да… – сипло выговорила она. – Ренье?.. Где Ренье?!

– Вот он, рядом дрыхнет, – шепотом сказал Трейр. – Он первым очухался, потом заснул…

– А… где мы? – оглянулась Эдит.

– Я нашел пещеру на островке. Тут хотя бы сухо и не дует. С водой похуже, но снаружи так льет, что я вон соорудил… – он кивнул на крохотный, выложенный камушками прудик у входа в пещерку. – За неимением лучшего. А умыться и под дождем можно. Выйди, а то соль засохнет, потом не отколупаешь. А одежда у тебя и так мокрая.

– Верно… – Эдит с трудом встала и поежилась: влажная ткань липла к коже. – А Ренье…

– Я его уже раздел, умыл и отогрел, не видишь? И ты раздевайся.

– Зачем?! – Она попятилась.

– Затем, что я превращусь, буду вас греть, – серьезно ответил Трейр. – Я закрою глаза, не беспокойся. Давай быстренько… Я не смогу сам забросить вас с Ренье себе на спину, а на камнях людям ночевать неуютно. И костер тут разжечь не из чего. Одежда до утра высохнет, я на нее лягу…

Он сменил облик, улегся поудобнее, закрыл глаза, подставил лапу, а когда почувствовал, что Эдит подсадила сонного мальчика к нему на загривок и вскарабкалась сама, сложил крылья, укрывая их от промозглого холода и сквозняков.

– Спокойной ночи, Трейр, – прошептала она, запустив руку в его шерсть, так, чтобы достать до тела. – Спасибо тебе…

Он только вздохнул, положил голову на скрещенные лапы и уснул. Ему всегда отлично спалось под грохот шторма и вой ветра.

* * *

– Трейр… – Эдит потормошила его, и дракон открыл глаза. Надо же, не сон! А он уж готов был увидеть опостылевшую решетку и палубу! – Не спишь?

Он покачал головой и жестом показал: сползайте, мол, с меня. И крыло развернул так, чтобы можно было съехать по нему – Ренье это и проделал с радостным воплем.

Трейр подвинул лапой просохшую за ночь одежду и сложил крыло так, чтобы получилось нечто вроде ширмы. И вдобавок зажмурился.

– Мы готовы, – сказала она наконец, и Трейр повернулся.

Одежда, конечно, потеряла всякий вид, но даже в мятых тряпках, с кое-как скрученными в узел волосами Эдит была поразительна хороша.

– Вы как, сильно проголодались? – спросил он, приняв человеческий облик. Хорошо, гребешок не потерялся, и Трейр отдал его Эдит.

– Немножко, – честно ответил Ренье. – Но можно и потерпеть, да, мам?

– Потерпеть всяко придется, потому что наловить-то рыбы я могу, а вот есть ее сырой вы вряд ли станете, – вздохнул Трейр. – Ракушек разве что насобирать…

– Ты же умеешь огнем дышать, возьми и поджарь! – предложил мальчик.

– Я тебе примус, что ли? – фыркнул он. – От моего огонька камни плавятся, много ли от той рыбины останется? А поджечь тут нечего, я уж говорил, голые камни да водоросли, и те мокрые. Ну да ничего, до берега не так уж далеко. Отнесу вас к людям, и…

– Как в прошлый раз, с Нитой? – перебила вдруг Эдит. – Хочешь еще раз на ту же острогу напороться?

– А ты откуда наши поговорки знаешь? – удивился Трейр.

– Я выросла у моря, – ответила она, вернула ему гребешок и принялась заплетать волосы в косу. – Я… наш род был очень древним, но совсем не знатным. Его светлость возражал против нашей с Леоном женитьбы.

– Был?..

– Я – единственная дочь в семье. Да и семьи той уже нет, – сказала Эдит. – Родители были уже немолоды, когда я родилась. Хорошо хоть, успели увидеть Ренье, а вскоре отца не стало. Мама ушла за ним следом…

Трейр промолчал. Он не очень-то хорошо умел выражать соболезнование людям, которые чуть что – обижаются, а потому следовал отцовскому наставлению: помолчи, за умного сойдешь.

– Приданого у меня было всего ничего, – продолжала она, – да еще поместье мне досталось. Старый-престарый дом, как только еще стоит! И земли немного, давно все распродали. Сейчас там арендаторы живут, родители со мной перебрались в город, потому что в нашу глушь ни учителей не выпишешь, ни врач вовремя не приедет… Я уже почти не помню, как тот дом выглядит.

– А с мужем ты как познакомилась? – спросил зачем-то Трейр, и тут Ренье оглушительно чихнул.

– Ты что? – испугалась Эдит. – Ну-ка, посмотри на меня! Горло не болит?

– Да ничего у меня не болит, просто шерстинка в нос попала, – досадливо ответил тот.

– Ничего ему не сделалось, – подтвердил Трейр. – Не так долго вы в воде пробыли, а потом я вас отогревал, как умел.

– Ты теплый и пушистый, – радостно сказал Ренье. – Никогда в жизни так здорово не спал!

– Ага, и лягался при этом…

– Это мне снилось что-то! Наверное, я бежал! Собаки во сне тоже лапами перебирают, вот.

– Точно, – улыбнулся Трейр, – а еще подвывают и чмокают.

– А у тебя собака есть? – тут же спросил Ренье.

– Есть несколько. Но это не мои личные, – почесал в затылке Трейр, – я же не один живу, так что – семейные. Дед вот упряжных отдельно держит, нравится ему с местными на санях гонки устраивать. А есть сторожевые и охотничьи. Здоровенные, пушистые, никаких морозов не боятся, в снегу спят. На волков похожи, только хвост кольцом и глаза голубые.

– Правда? – не поверил Ренье. – Никогда не видел!

– Ну не все такие, – поправился тот. – Но попадаются, и не так уж редко.

– У Леона была такая собака, – сказала вдруг Эдит. – Ему кто-то подарил щенка, привез как раз из этих краев. Только умер этот пес совсем молодым.

– В столице им слишком жарко, – кивнул Трейр. – И заняться нечем. Взрослые от скуки чахнут, а щенки, хоть ничего другого и не знали, тоже долго не живут. Этим псам простор нужен и дело какое-никакое, на диване лежать они не приспособлены!

– Должно быть, так… – Она помолчала, потом сказала: – Я не ухожу от ответа, если ты так подумал. Просто отвлеклась. А с Леоном мы познакомились на выпускном балу: в школу благородных девиц, где я училась, по традиции приглашают курсантов из военной академии. Мы с ним попали в пару в танце, и… оба пропали. А через месяц он явился просить моей руки. Говорят, скандал при дворе вышел оглушительный, Леону в жены прочили куда более знатную и богатую девушку, но он был страшно упрямым…

– А что с ним случилось? – задал Трейр бестактный вопрос.

– Разбился насмерть, – коротко ответила Эдит.

– На аэроплане?

– Если бы! – Она горько улыбнулась. – На традиционном охотничьем выезде лошадь испугалась зайца и сбросила Леона. Он терпеть не мог верховую езду и в седле держался, как собака на заборе, он сам так говорил…

Трейр снова промолчал. А что он мог сказать? «Прими мои соболезнования»? Так уж лет пять прошло! «Я сожалею»? Да, но… он Леона и не видел никогда! Понятно, жаль его, нелепая смерть, но… Слишком уж дурацкие выходят фразы, вымученные, неискренние.