И теперь, спустя восемь лет, она не только супруга Эллиота, что само по себе невероятно, но и — что еще невероятнее — вместе с Билли Айкхорн владеет двумя самыми престижными и популярными салонами мод — «Магазином Грез», в Чикаго и здесь, в Нью-Йорке! Если бы только мама могла увидеть, как она счастлива, подумала Вэлентайн, все еще не в силах поверить в это самое счастье — нужно было с кем-то поделиться, с кем-то еще, кроме Эллиота, который частенько подтрунивал над неспособностью Вэлентайн до конца осознать, какой удивительной стала вдруг ее жизнь.

Вместе с тем Вэлентайн продолжала заниматься своим любимым делом — моделировать платья по индивидуальным заказам, неброские, но до мельчайших деталей выдержанные в традициях высокой моды. Никакая иная работа не могла заставить ее отказаться от руководства отделом женской одежды, и поэтому такие платья можно было заказать только в калифорнийском «Магазине Грез», и многие даже очень богатые женщины могли лишь втайне надеяться когда-нибудь получить их. От размеров капитала это не зависело — просто времени на всех у Вэлентайн не хватало, предпочтение она неизменно отдавала своим первым и постоянным заказчицам. Список клиентов ее салона был заполнен на год вперед, хотя, как в любом до отказа забитом списке, в нем непременно находилось место для женщин, к которым она относилась по-особому.

Например, для Джиджи Орсини. Безусловно, эскиз ее бального платья для школьного выпускного вечера она разработает сама — никому и ни за что не доверит она эту работу, даже если Билли, как всякая беспокойная мамаша, будет считать, что для Джиджи это — излишнее баловство. Как можно избаловать девушку, которая потратила целый выходной, чтобы приготовить обед из пяти блюд — в подарок на вторую годовщину их свадьбы, и обед, к изумлению и радости Вэлентайн, получился более чем превосходный — даже она сама при всем старании вряд ли сумела бы приготовить нечто подобное. Увы, ее кулинарные способности, хотя унаследованные от француженки-матери, не простирались далее нескольких аппетитных, по-домашнему милых, но вполне обычных блюд. Джиджи же обучалась у настоящего шеф-повара француза, и приготовленные ею аристократические, тонкие кушанья примерно так же походили на обычную французскую кухню, как модели Вэлентайн — на обноски из секонд-хэнда.

Если бы даже Джиджи была нескладным, угловатым подростком, разве не постаралась бы она соорудить платье, которое подчеркивало бы ее даже самые минимальные достоинства — тем более для такого события, как бал старшеклассников школы? Но любой модельер, привыкший работать с женскими фигурами, достоинства и недостатки которых приходилось скрывать, оттенять или подчеркивать, отдал бы полжизни за самую мысль о возможности придумать что-нибудь из ряда вон выходящее для этой восхитительной юной особы, в которой женская капризная манерность удивительным образом сочеталась с пылкой девичьей непосредственностью, — Джиджи Орсини. Вэлентайн казалось, что везде, где бы ни появлялась Джиджи, начинала звучать тихая, едва слышная музыка — фрагменты плавных, полных неги мелодий, которые сыграл впервые неведомый музыкант в некое бесконечно далекое и столь же прекрасное время. Джиджи будто скользнула в этот мир из иной эпохи, уже почти полвека ушедшей в прошлое, скользнула изящным, гибким движением под колеблющийся ритм джаза; эпохи, в которой она целовалась на задних, крытых кожей сиденьях длинных машин с парнями из Йейля, пила самодельный джин в подпольных погребках сомнительной репутации, курила контрабандные сигареты и сводила с ума целые эскадроны неотразимых мужчин — эта девушка, едва начавшая выезжать и у которой не было, по словам Билли, ни единой дурной привычки — а этого само по себе было довольно, чтобы Билли забеспокоилась.

Быть может, та половина ирландской крови, что текла в жилах и Джиджи, и Вэлентайн, была причиной того, что Вэл ощущала такую близость с девушкой? Или, думала она, дело в характере — ведь обе они принадлежали к породе трудолюбивых, разумных натур. Они и внешне были чем-то похожи — обе белокожие, с зелеными глазами, рыжие — неважно, с помощью каких ухищрений давался этот сочный оттенок Джиджи, неважно, что ростом Вэлентайн была повыше — Джиджи, очевидно, уже перестала расти. Делать платье для Джиджи — все равно что шить для себя самой, как если бы это у нее был бал в школе, хотя в парижском лицее, где училась в свое время Вэлентайн, ничего подобного бы точно не допустили — если вообще когда-либо о таком слышали.

Но сейчас нельзя думать о платье для Джиджи, поняла Вэлентайн, мельком взглянув на часы. Через две минуты встреча с новой клиенткой, как раз из тех, для кого в заполненном до отказа списке заказов делались исключения. Она слегка поморщилась, вспомнив просьбу Билли, которой она не могла отказать: заняться гардеробом Мелани Адамс, которая должна была сниматься в новом фильме Уэллса Коупа «Легенда».

Коуп, самый известный, удачливый, но в то же время надежный и обладавший безукоризненным вкусом продюсер в Голливуде, провел целый год в поисках выигрышной «последебютной» ленты для этой самой Мелани Адамс, которой ее первый фильм, вышедший в прошлом году, принес заслуженное признание и мировую известность.

«Легенда», в сюжете которой искусно переплетались биографии Марлен Дитрих и Греты Гарбо, была в самом деле предназначена для актрисы, которой не могло повредить сравнение — по крайней мере, чисто внешнее — с двумя бессмертными дивами. Сама Вэлентайн безоговорочно отказала бы Мелани Адамс, несмотря на всю рекламу, которую получила бы при этом, — она не нуждалась в дополнительных восхвалениях в прессе и обычно не поддавалась на просьбы, сколь настойчивыми они ни были.

Потому что для Вэлентайн Мелани Адамс навсегда оставалась бывшей манекенщицей, которая четыре года назад оставила, уходя, в руинах душу и сердце Эллиота — и Вэлентайн пришлось немало тогда потрудиться, чтобы восстановить разрушенное.

Дело в том, что Эллиот, ее Эллиот, всегда был самым искренним почитателем женского пола. Сама мысль о том, что в мире есть женщины, вызывала в нем чистейший восторг — и он дарил им себя с тем же теплом и нежностью, какими неизбежно встречала его прекрасная половина, лечил их раны и согревал их души. Но еще до того, как расцвела его любовь к Вэлентайн, он имел несчастье любить другую женщину — Мелани Адамс.

А она — она была с ним жестока до крайности, безжалостно использовала его, лгала бесконечно; чувство Эллиота вызывало у нее лишь презрение. Эллиот ни в чем не обвинял Мелани, когда ему случалось заговаривать о ней с Вэлентайн — наоборот, он старался понять ее, объяснить как-то ее поступки, но Вэлентайн сама понимала все, и в душе ее крепло желание наказать женщину, осмелившуюся причинить ее Эллиоту столько боли, унизить человека, которого любила она, Вэлентайн. Эллиот был настоящим джентльменом. Встреть он сейчас Мелани Адамс — и он был бы добр к ней, не допустил бы и мысли о мести; но женская натура Вэлентайн требовала отмщения.

И к тому же, говоря откровенно, — Вэлентайн невольно качала головой, словно ее изумляла собственная догадка, — не любопытно ли ей просто взглянуть на эту самую Мелани Адамс? Увидеть собственными глазами во плоти ту единственную женщину, кроме нее самой, которую когда-то так сильно любил Эллиот?