Иоганн Себастьян не выиграл от дрезденской поездки «ничего, кроме чести», как пишет его сын.

Насчет отъезда или бегства Маршана мнения разделились. Большинство (среди них был сын Баха Филипп Эммануэль), разумеется, упрекало французского композитора в трусости. Но нашлись и те, кто объяснял произошедшее гордостью Маршана, посчитавшего ниже своего достоинства соперничать с каким-то неизвестным провинциалом.

Скорее всего, верно и то и другое, а главная причина кроется в психологических проблемах Маршана, сильно подпортивших ему карьеру на родине. При всем своем высокомерии и склонности к нечестным поступкам французский музыкант отнюдь не являлся холодным самодовольным баловнем. Его мучили приступы депрессии, сменяющиеся вспышками гнева. Да и в Германии он навряд ли чувствовал себя как дома, несмотря на феерический успех и признание в королевской семье. Слишком уж разный менталитет у французов и немцев.

Так и видится картина: после встречи с Бахом он приходит в свой богато обставленный, но неуютный гостиничный номер, яростно швыряет на кровать дорогой камзол и начинает нервно ходить из угла в угол. На секунду улыбается, вспомнив понравившуюся вариацию этого германца, и вновь хмурится. Они вздумали испытывать его — любимого органиста «короля-солнце»! Его, сравниваемого с Франсуа Великим из семьи Куперен! И как придумать правила сражения? А если дело дойдет до фуги? Немцы сильны в фугах, ведь у них нет прекрасной Франции, на которую можно потратить все время… Да они вообще сошли с ума со своим состязанием… это неуважение, граничащее с оскорблением! И еще этот непрекращающийся дождь, стучащий по крыше, а кажется — прямо по голове… ах, зачем он женился на мадемуазель Денис, из-за которой теперь приходится мокнуть в этой грубой стране!

Так, бессвязно бормоча, он бродит по комнате до самого утра. Ненадолго проваливается в полузабытье, из которого его вытаскивает звук почтового рожка. Он звучит трубой спасения для измученной души. Домой, во Францию! Маршан хватает вещи, выбегает на улицу и прыгает в уже отъезжающую почтовую карету, чтобы уже больше никогда не пересечь границу Священной Римской империи.

Сей прискорбный конфуз внешне никак не повлиял на дальнейшую карьеру Маршана. За время его германских гастролей «король-солнце» умер, а его преемник не помнил прегрешений композитора. Но внутренне Маршан после встречи с Бахом сильно изменился. Амбиции его растаяли, как дым, главным настроением стало покаяние. Он ограничился церковью Cordeliers, в которой работал не за жалованье, а довольствовался пищей и кровом. Нашел себя в педагогической деятельности, воспитав таких звезд, как Дакен и Рамо.

Маршан продолжал давать концерты по случаю. Его игра становилась все менее виртуозной, но глубоко проникала в сердца слушателей. Темп его жизни все замедлялся, отделяясь и отдаляясь от мирской суеты. Так в покое и смирении он и умер в Париже в 1732 году в возрасте 63 лет.

Перед смертью он, наверное, еще раз улыбнулся, вспомнив ту баховскую вариацию.

Бах же после несостоявшейся дуэли с французом стал личностью почти легендарной, что, по правде сказать, его вовсе не радовало. Он морщился всякий раз, когда при нем говорили о его победе, а к Маршану относился с искренним уважением.

Пыльная дешевая карета катила по тряской дороге, приближаясь к Веймару. Фридеман продолжал восхищенно вспоминать замок курфюрста и добрых красивых дам, окружавших мальчика вниманием. Отец насупленно молчал, глядя в окно. Поездка получилась убыточная. Заработанной честью детей не накормишь. Правда, у него была надежда поправить свои дела. Этой осенью во многих княжествах планировались торжества, связанные с двухсотлетним юбилеем Реформации. Если герцог Веймарский пока не отпускает в Кетен, может быть, ему понадобится праздничная кантата?

Но надежды не оправдались. Никакого заказа не последовало. Тогда Бах снова подал прошение об увольнении. Герцог опять проигнорировал. Да еще не ответил на приветствие, встретив Иоганна Себастьяна в коридоре, как будто прошел мимо пустого места.

А ведь поначалу Вильгельм Эрнст казался композитору таким близким по духу! Верующий богобоязненный человек, ортодоксальный лютеранин, собственно, он и остался таким. Просто принадлежал к высшему сословию, для которого интересы простолюдина имели мало ценности. А Бах при всей своей скромности нес в себе менталитет Нового времени, в котором музыканту требовалось больше прав, личного пространства, чувства собственного достоинства, чем средневековому менестрелю.

В конце концов, кто такой этот герцог, чтобы указывать кому бы то ни было, с кем ему общаться?

Крайне раздосадованный Иоганн Себастьян попросил личной аудиенции. Он хотел высказать работодателю накопившееся недовольство, да только немного позабыл, с кем имеет дело. Вельможа совершенно не собирался выслушивать гневные речи. Баху указали на недобросовестное отношение к службе. Посчитали все его предыдущие отлучки (а ведь когда-то герцог так радовался концертным поездкам своего гофорганиста). Особо тяжким преступлением оказалось его последнее выступление перед дрезденским курфюрстом.

Конечно, скорее всего, герцога привела в ярость не очередная отлучка подчиненного, а его неслыханная дерзость, позволившая подписать договор с князем Леопольдом, не уволившись из веймарского двора. Видимо, «просвещенность» не мешала герцогу считать людей, служащих в его замке, почти своей собственностью. Но Бах вовсе не чувствовал себя виноватым. Он ведь неоднократно просил об увольнении. Да и поведение герцога в последнее время не говорило об особом расположении к своему придворному музыканту.

Навряд ли возмущенный композитор смолчал. При его характере это представляется невозможным. Диалог с работодателем остался в стенах веймарского замка, но итог его известен. За «проявленную строптивость» гофорганиста и вице-капельмейстера приговорили к тюремному заключению.

Надо заметить, герцогский приказ привел всех в крайнее недоумение. Вплоть до того, что полицейские чины в течение трех дней никак не могли решиться арестовать «преступника».

Но все же им пришлось взять себя в руки и запереть обвиняемого в одной из комнат судебного помещения. Оно как раз примыкало к дому, где жила семья Бах. Почти целый месяц, с 6 ноября по 2 декабря 1717 года, композитор провел в этом помещении.

Мария Барбара приносила еду и уносила грязные тарелки, благо ходить было совсем недалеко. На другой же день муж попросил ее принести также очиненные перья и нотную бумагу.

Почти двести лет просуществовала легенда о знаменитой «Органной книжечке», якобы написанной в тюрьме. Именно к этому сборнику относится знаменитая фа-минорная прелюдия, использованная Андреем Тарковским в «Солярисе».

Как красиво и значительно выглядит трагическая фигура узника, чьи страдания выплескиваются во вселенскую скорбь бессмертных шедевров! Отрезанный от мира, он начинает творить так, как никогда прежде…

Ну почему бы Баху действительно не осениться мрачным вдохновением и не создать в тюрьме что-нибудь кардинально новое и великое? Но нет, он не оставляет никакого шанса на романтизирование своей персоны. Со своей бюргерской практичностью он пользуется внезапно подвернувшимся досугом и приводит в порядок часть своего огромного музыкального хозяйства, небольшую, но очень важную часть, до которой раньше никак не доходили руки.