В очаге лежало наполовину обуглившееся полено, похожее на большую ящерицу с чешуей из углей. На каминной полке стояли ваза, в которой когда-то хранился букет лаванды, и картина, написанная его сестрой Кристиной, — рыбный аукцион в Старом порту.

Тома вынул из рюкзака сэндвич, купленный в Марселе, и литровую бутылку с водой и жадно вонзил зубы в мягкий хлеб. У него оставались еще два сэндвича и одна бутылка.

Сыщики не знают про этот дом, на этот счет Тома мог быть спокоен. Если будет нужно, он сможет прожить не одну неделю в этом глухом углу, среди лесов и скрытых долин. Он владеет искусством выживания. Дичи здесь достаточно. А до воды, которая вытекает из углубления в скале, меньше двухсот метров.

Доев сэндвич, он прошел в комнату, где когда-то жил его отец. Постель была перевернута: несомненно, тот, кто сломал ставню, побывал здесь и искал под матрасом шерстяной чулок с деньгами. Тома поставил все на место. Увидев желтые простыни, он вспомнил, как они с сестрой долго слушали рассказы отца. Ковер с рисунком из маленьких фиолетовых цветков превратился в лохмотья. Кусок штукатурки отвалился от тростниковой основы потолка и, упав, разбился о ночной столик.

Тома отступил назад, до самого порога комнаты, и закрыл глаза, чтобы прогнать эти воспоминания. Ему нельзя быть слабым.

Маленький коридор вел в другую, более просторную комнату, которая когда-то была детской. В ней стояли у стен две кровати, накрытые вязаными шерстяными одеялами из разноцветных квадратов, — одна напротив другой. В центре — ковер, окрашенный в бледные тона. Он покрыт толстым слоем пыли и чешуйками падавшей с потолка краски. Два ночных столика, где терпеливо ждали своих хозяев книги — «Печальные тропики» у Кристины и «Два сезона в каменном веке» у него самого. Никаких украшений, как в монашеской келье. Маленькое окно, из которого видна прачечная.

Отран засунул руку под свою кровать, вынул длинный деревянный ящик, поставил его перед собой и открыл. Внутри лежали, завернутые в шкуру серны, две вещи — приспособление для метания копий, сделанное из рога северного оленя, и топор. Ручка топора была вырезана из слегка изогнутой ветки ясеня и имела в длину около тридцати сантиметров. Его заостренное с двух сторон кремневое лезвие было таким же острым, как металлическое, и крепилось к ручке ремнями из высушенных кишок. Отран проверил, прочны ли ремни, и несколько раз взмахнул топором, чертя лезвием круги в воздухе.

Барон искал «Франс-Мюзик» в приемнике «Джульетты». Надо было поворачивать хромированную ручку осторожно, потому что желтая стрелка была капризной. С тех пор как к ней прикоснулась Ева, стрелка упорно отказывалась настраиваться на служебные частоты. Правда, она была установлена на одну и ту же частоту уже больше сорока лет. Набравшись терпения, де Пальма в конце концов остановил ее на какой-то станции, передававшей только информацию. У диктора был трагический голос. Французские самолеты только что атаковали Ливию. Война никогда не закончится. Посреди заявления президента республики радио вдруг дало сбой. Де Пальма повернул круглое колесико ручки и попал на «Франс-Мюзик», где передавали концерт серийной музыки[32]. В программе — Штокхаузен[33]и Булез[34]. Де Пальма увеличил громкость и закрыл окна в задней части автомобиля.

Бульвар Мишле был не слишком загроможден машинами. Музыка в стиле алеаторики[35]придавала этому роскошному кварталу Марселя что-то сюрреалистическое. Отраны жили на улице Брюйер, в квартале Мазарг, в частном доме. Этот дом был построен не в ряду традиционных фасадов с тремя окнами, а в глубине двора. При доме был сад. Само здание было окрашено в цвет охры, имело большие окна и балкон округлой формы.

Сегодня Барон не дежурил по службе, но он терпеть не мог выходные. Он припарковал «альфа-ромео» у тротуара, строго соблюдая правила.

Всего в нескольких метрах от дома Отранов беседовали о чем-то две старушки. Одну из них он сразу узнал по тощему подбородку и черным глазам. Ее звали Люсьена Либри. За десять лет, которые прошли с тех пор, как он ее допрашивал, она совсем не изменилась. Те же седые волосы, собранные в пучок, та же сутулая спина и искривленные руки. Люсьена до замужества работала на фабрике по производству пробковых шлемов, а после свадьбы стала торговать овощами и фруктами и имела свой лоток на рынке, на площади Кастеллан. С тех пор как скончался ее муж, она носила траур. Вторая женщина, очевидно, была лишь ненамного моложе. Де Пальма поздоровался с ними.

— Мне кажется, я с вами уже знакома…

— Вы действительно знакомы со мной, мадам Либри. Я полицейский и допрашивал вас десять лет назад.

— Верно! Теперь я вас вспомнила. Вы должны помнить и Жермену Алессандри, — сказала Люсьена, указывая на свою собеседницу.

— И ее отлично помню, — ответил де Пальма.

— У вас есть какие-то новости? — спросила Жермена. — Говорят, он убежал.

— Никаких особенных новостей нет. Я просто пытаюсь сложить вместе куски материалов старых расследований, чтобы понять, как найти Тома. И у меня возник вопрос: что стало с его родителями?

— С родителями! — воскликнула Жермена. — Упокой их Боже! Можно сказать, счастье, что их нет в живых: для них лучше, что они не видят всего этого.

— Пресвятая Богородица! Действительно лучше, — подхватила Люсьена. — Отец был хороший человек, но она… — Старушка поморщилась от отвращения.

— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался де Пальма.

— Она была шлюхой! Иначе не скажешь. Обращаться с детьми так, как она! Что после этого могло из них выйти? Только ненормальные.

— Ох да! — согласилась Жермена и покачала головой. — Бедняга Тома. Его сестра еще как-то справлялась со всем этим. Но он после смерти отца совсем потерял голову, и мать поскорее отправила его в психбольницу.

Женщина подчеркивала каждую свою фразу покачиванием головы. Мать близнецов родилась в Кассисе. Ее звали Мартина, а девичья фамилия была Комб. По словам бывших соседок, была гулящей. «На ней один только трамвай не побывал!»

Скутер лавировал между двумя грузовиками с товарами. Шофер, доехавший до конца улицы, заглушил слова Люсьены ревом мотора.