Мы с Меркуловым сидели на самой верхотуре — Гарик от нас отделился, встретив мхатовскую компанию, а под нами на ледяном поле разворачивалась игра. Мой «Спартачок» теснил «Крылышки» на их половину площадки. Спартаковцам, казалось, давно пора было бросать шайбу по воротам и забивать голы. Но вот этого у них как раз и не получалось. Открыв счет на первой минуте, игроки «Спартака» вот уже минут пятнадцать безрезультатно суетились у ворот противника.

Я же за эти пятнадцать минут успел доложить своему шефу о моем первом самостоятельном дне в качестве следователя — блестящей операции по расколу комиссионщиков и бесцветном допросе мадам Соя-Серко.

— Леоновича надо брать, — задумчиво произнес Меркулов, — а у мадам завтра проведем обыск. Завтра. Если успеем.

Говорил он одними губами, но я его хорошо слышал в реве голосов и скрежете льда. Игра, по-моему, его совсем не интересовала, он больше смотрел по сторонам, будто надеялся увидеть знакомых на переполненных трибунах Дворца спорта.

Потом я ему рассказал, как меня вербовал Пархоменко в сексоты. Меркулов что-то выдохнул из себя, я не расслышал, но был уверен, что он произнес слово «сволочь». Когда я дошел до рассказа о «случайной встрече» с Ракитиным-младшим, Меркулов стал напряженно вслушиваться в каждое мое слово, перестал смотреть по сторонам и занялся осмотром рукава моей нейлоновой куртки. Я было сунул руку в карман за синим пакетом, но Мекулов сказал:

— Ш-ш-ш…

Ого! Значит, он действительно боится, что за нами следят! Я сделал вид, что аплодирую, благо «Спартак» в эту секунду как раз забросил вторую шайбу.

— Помнишь, как я сказал, в какое мы дерьмище влипли? — опять еле слышно проговорил Меркулов, и я снова удивился, как это я разбираю, что он говорит.

— Помню.

— Я ошибся тогда. Думал, что это лужа. Оказалось — океан. Океан дерьма!

Я глянул на Меркулова — он был чертовски расстроен.

— Константин Дмитрич…

— Да.

— Расскажите о бумагах. Что нашли у музыканта.

По-моему, Меркулов расстроился ещё больше. Но я пристал как банный лист:

— Честное слово, я никому и никогда не скажу! Даже если меня будут пытать!

Это, конечно, было своего рода шуткой — кому это нужно меня пытать! Но Меркулов долго и серьезно изучал мое лицо. Потом сказал:

— Пытки бывают разные…

Я подумал — не сошел ли он с ума. Решил больше ни о чем его не спрашивать и посмотреть игру. Но сосредоточиться на хоккейной баталии я уже не мог и покосился на Меркулова. Он как будто ждал этого, потому что тут же стал быстро шептать мне в самое ухо:

— Ракитин нес в портфеле сверхсекретные государственные сведения. Это была копия плана завоевания мирового экономического рынка. Прежде всего рынка сырья. Там три основных пункта. О завладении посредством шпионажа всеми западными электронными сведениями. Об оккупации рынка наркотиков и оружия, в частности для стран Третьего мира. Но это не главное. Главное полное военное овладение странами, где добывают нефть, уран, бокситы, никель и прочее, всего пятнадцать наименований. Полное овладение мировым сырьевым рынком и поставит весь Запад, и прежде всего Америку, на колени перед социалистическим лагерем…

Выпалив эти сведения, Меркулов вздохнул, перевел дух. Я пытался уловить рациональное зерно, но, честно говоря, ничего не находил плохого в том, что мы поставим Запад на колени…

— Ракитин перевел на язык цифр эту доктрину номер 3 и ужаснулся. Чтобы осуществить к двухтысячному году намеченный план, надо истратить как минимум пять триллионов рублей, военизировать всю страну, довести русский и сто других народов Советского Союза до полного разорения. И кроме того, можно нарваться на ответную реакцию Запада. А это — атомная война и крах планеты под названием «Земля».

— Выходит все-таки, что Ракитин — американский шпион?

— Понимаешь… — сказал Меркулов и, достав носовой платок, начал долго и громко сморкаться, — это как посмотреть… Давай-ка, старик, выйдем в фойе…

Мы стали пробираться к выходу, наступая на ноги и обтирая спины болельщиков, которые матерились нам вслед. «Крылья» забили первую ответную шайбу.

— Сегодня день сюрпризов! Мне просто необходимо выпить, не то развалюсь на куски! — сказал Меркулов и, оставив меня у столика сторожить место, отправился в буфет.

Пивные ряды в Лужниках — это отдельная поэма. Многие москвичи приезжают сюда специально, чтобы выпить свежего пива, съесть бутерброд с нетухлой копченой колбасой. И никого не волнует, что пиво и бутерброды — «левые», что львиная доля выручки буфетов утекает в карманы дельцов…

Я люблю это заведение ещё и оттого, видно, что часто бывал здесь с Борей Немировским, лучшим своим другом. Теперь Бори нет, он живет в Нью-Йорке. Интересно, ходит ли он там на хоккей?

Меркулов тем временем взгромоздил на столик полдюжины «Московского» и вернулся к буфету за бутербродами и пивными кружками. Мы пригубили по первой. Когда отпили по полкружки, он достал из своей папки четвертинку водки и воровским движением плеснул ее содержимое в пивные кружки. Ровно через девять минут, когда, согласно медицинским показателям, алкоголь всасывается в кровь, я почувствовал, что надрался. Но ещё до того, как надрался, в эти трезвые девять минут у нас с Меркуловым состоялся мужской разговор. Я повторил своей вопрос, Костя повторил ответ:

— Так все-таки Ракитин — шпион, да?

— А это как посмотреть… Понимаешь ли, советский гражданин не может быть шпионом. По статье шестьдесят пятой уголовной ответственности за шпионаж подлежат только иностранцы. Если быть юридически грамотным, то действия Ракитина можно квалифицировать как измену родине, хотя хрен редьки не слаще — и в том и в другом случае могут запросто шлепнуть. Но перед этим должно быть следствие и суд…

Мимо прошла группа милицейских офицеров и дружинников. Старший из них, длинный подполковник, приветливо кивнул Меркулову.

— Акулов, начальник сто тридцать пятого лужниковского отделения, — пояснил Меркулов, — выпить не дают спокойно… Так вот… В общем, Саша, все это профессиональная труха — квалификация по статье такой-то или по статье такой-то… Так что правильнее спросить — изменник ли Ракитин. Я говорю — нет. Но говорю это не как следователь по особо важным делам, а просто как человек. Скажешь, противоречие? А вся наша жизнь — сплошное противоречие. Ракитин вывел простую формулу, доктрина номер 3 — гибель для советского народа. Пытался доказать это всеми правдами и неправдами. Сначала всеми правдами — его обозвали антипартийным националистом, практически сняли с должности. Он пытался апеллировать к общественному мнению. А где его взять — общественное мнение? На кухне коммунальной квартиры? Или вот здесь… — Костя обвел глазами пивной зал, — на уровне «ты меня уважаешь»? Правительство должно быть под контролем общественного мнения своей страны… Ха!

— Это, по-моему, Ленин говорил… — попытался вставить я слово.