– Цветков говорит, его задача – следить, чтобы писатели не отвлекались по пустякам. Мол, им, то есть, вам надо набросать основной сюжет за две недели. Потом, уже дома, авторы в короткие строки закончат одобренные Ильинской варианты.

– К чему такая спешка? – удивилась Лина. – Книга – это ведь не газетная статья, ее за месяц не напишешь....

– Сие обстоятельство мне неизвестно, – сказал Кузьмич. – Наверное, босс имеет на писателей какие-то свои планы. Придумал этакую хитрую загогулину. Может, хочет стартовать в верхние слои атмосферы?

– Что-что? – не понял Башмачков.

– Например, замыслил стать не просто депутатом, а начальником какого-нибудь комитета или комиссии. В наше время любой ребенок знает: единственный способ защитить наворованные денежки у нас в стране – это стать депутатом.

– А как зовут твоего босса? – спросила Лина самым невинным голосом,

– Не догадалась? А еще писательница! – саркастически усмехнулся Кузьмич. – Иван Кармашов – вот как его зовут.

Коньяк наконец развязал язык новому приятелю. Он хитро глянул на собутыльников и опрокинул стопку.

Лина и Башмачков переглянулись, впрочем, не слишком удивившись.

– Так это он терся в день заезда нашей группы в холле и рассматривал гостей! – догадалась Лина. – Я тогда еще заметила среди писателей мужчину с цепким взглядом бизнесмена.

Кузьмич молча кивнул.

Наконец гость крякнул, допил коньяк и, слегка пошатнувшись, поднялся со стула. Затем взял подмышку Лео и объявил:

– Между прочим, я сейчас на работе. Хорошо, что начальство не знает. где я болтаюсь. Объявляю банкет закрытым. Спасибо, друзья, за угощение! Надеюсь, мы еще посидим в моей каптерке до вашего отъезда.

Когда за Кузьмичом закрылась дверь, Лина сказала:

– Чует мое сердце, Кузьмич не просто так приходил! Хотел предупредить: мол, Цветков под нас копает. Что-то разнюхал, гад Аркашка!

– Надо бы узнать больше про «литературоведа в штатском», – поддакнул Башмачков и крепко обнял Лину.

– И еще про босса надо выяснить: кто он, черт побери, на самом деле, и что… – начала было Лина, но договорить не смогла, потому что язык Башмачкова оказался у нее во рту.

Владик Волков родился и вырос в подмосковном поселке Дуделкино. Отец, слесарь-механик в местной мастерской, спился и умер, когда мальчику было три года, мать вскоре тоже скончалась – от рака. Владика растили бабушка с дедушкой. К писателям эти простые сельские жители отношения не имели. Когда-то они продали свой дом в соседнем поселке и построили новый, на окраине Дуделкино, получив какими-то обходными путями разрешение на покупку земельного участка и на строительство в закрытой «литературной резервации». Бабушка и дед рассудили так: мальчику будет полезнее расти среди образованных писательских детей, а не в окружении деревенских ребятишек. Мол, пацан, когда подрастет, хотя бы не будет материться, как деревенские и хлебать самогон. Словом, бог даст, не вырастет алкашом, как его отец. О том, что писатели матерятся и квасят похлеще трактористов, дед и бабка Владика узнали намного позже, когда их дом уже стоял на участке и ничего изменить было нельзя.

Книжки Владик читать не слишком любил, зато многих известных писателей знал по именам-отчествам, потому что те жили на соседних улицах. Дуделкино построили в тридцатые годы прошлого века для наиболее известных и нужных стране писателей. Литфонд выдавал литераторам дачи пожизненно. После смерти писателя его семья была обязана освободить казенную «виллу» и передать ее другому, одобренному Союзом писателей, члену Литфонда. На такие «свободные» дачи в Литфонде всегда стояла очередь. Писатели прекрасно понимали, что их покупают, как говорится, с потрохами, но охотно продавались за земные блага. Еще бы! Посмертная слава – дело сомнительное и ненадежное, а вот дышать круглый год свежим воздухом вместе с семьей очень даже неплохо.

Руководство Страны Советов когда-то мыслило масштабно. Дескать, инженеры человеческих душ должны жить и творить на природе, а не в тесных городских квартирах. Воспевать родные бескрайние просторы, живя в «человейниках», и впрямь затруднительно. Вскоре оказалось, что у этой затеи, авторами которой явились Горький и Сталин, существует и второе дно. Проживая рядышком, писатели будут внимательно приглядывать друг за другом, и, ежели заведется у какого-нибудь литературного гения в мыслях и в творчестве крамола, конкуренты быстренько донос накатают, потому что мало кто ненавидит коллег столь же яростно и страстно, как мастера слова. Во-первых, писатели – это волки-одиночки, а. во-вторых, этим волкам постоянно приходится делить между собой слишком маленькую кормовую базу: тиражи, издательские планы, литературные премии…Разумеется, жирных «овец» на всех никогда не хватает.

Вскоре счастливчики, въехавшие в первые построенные по немецким проектам дачи, поняли, что жизнь на природе не такая уж беззаботная и идиллическая. Даже лауреаты Сталинской премии могли жить сытно и спокойно лишь до тех пор, пока кто-нибудь из собратьев-писателей не накатает на них донос. В союз писателей, а то и в сам ЦК компартии летели возмущенные письма коллег: дескать, этот зарвавшийся «классик» не по праву оттянул на себя огромные тиражи и гонорары, а вон тот привлек дешевой буржуазной рекламой внимание читателей и критиков к своей «халтуре». В итоге, дескать, оба получили незаслуженные блага: льготную очередь в жилищно-строительном кооперативе Литфонда, разрешение на покупку машины, ну и так далее… Обвинение в политической близорукости и враждебном отношении к советской власти было куда страшней. это уже попахивало десяти годами без права переписки, то есть расстрелом. Товарищ Сталин хорошо знал подлую человеческую природу! В тридцатые годы подобные доносы из Дуделкино регулярно доставлялись в самые высокие инстанции. Дачи, освободившиеся после арестов прежних хозяев, пустовали недолго: вскоре их занимали другие мастера слова, нередко это были авторы тех самых доносов.

Шли годы, менялись эпохи, но жизнь в Дуделкино словно замерла на месте. Для жителей поселка советские классики были не кумирами, как для столичных интеллигентов, а обычными соседями с их привычными хлопотами. Деревенские судачили: «На даче писателя Базилика чинят крышу, надо попроситься в бригаду плотников!» – «У поэта Шебуршенко поклонники забор сломали. Он просит срочно восстановить, надо стройматериалы искать» – «поэтесса Вера Зинбер зовет дорожку от снега расчистить, айда подсобим старушке за магарыч!» – «Драматург Палаткин ищет истопника, интересно сколько заплатит?».

Владик Волков еще в школе. в восьмидесятые, начал работать на писательских дачах. Пенсии, которую получали бабушка, дед и сам Владик за потерю кормильцев, семье едва хватало на еду. Между тем, иметь собственные деньги пареньку хотелось до дрожи. Он видел, как одевались писательские детишки, слышал их хвастливые рассказы о летних поездках к морю – в пионерлагерь «Артек» или с родителями в дома творчества – в Пицунду или в Ялту. Некоторые счастливчики ездили отдыхать даже в страны соцлагеря – на Золотые пески в Болгарию или на венгерское озеро Балатон. Владик слушал их рассказы и удивлялся: почему писатели и их дети вообще так часто отдыхают?