Поэт церемонно взял ее руку и поцеловал.

— Нечего делать! — воскликнул он. — Мизантроп становится филантропом, если на свете есть такие славные люди…

Вот почему Антония почувствовала объятие нежных рук. A побледневший Эванс стоял тут же, в ногах у больной, и ожидал рождения ребенка, которого взялся спасти…

На правом берегу Западной реки Арнольд Меси выстроил нечто вроде загородного дворца и меблировал его со всевозможной роскошью; сад, прилегавший к обширному лесу, был убран с царственным великолепием и окружал дом, в котором банкир соединил все ухищрения фантазии человека, швыряющего золото пригоршнями.

Усадьба состояла из двух строений. Завершено было только одно из них. Зима прервала работы во втором павильоне, соединенном с первым широкой галереей, предназначенной для зимнего сада.

Этот дом и предоставил Меси в распоряжение Бартона. План был тщательно продуман и застрахован от любых неожиданностей. Врач получил самые подробные инструкции. Перевезти Антонию было поручено Баму, и читатель догадался, что помощниками его в этом деле были Трип и Моп.

Комната, где Антония должна рожать, убрана великолепно. Тяжелые шелковые занавеси закрывают окна, снабженные кроме того, толстыми ставнями — так что ни один луч света, ни малейший шум не проникают туда.

Эванс возле больной. Нетти Девис утешает ее, улыбается ей. Бедной женщине ничего не объяснили, но она понимает, что она не одинока и постепенно надежда возвращается в ее душу. Ребенок родился через несколько часов. Когда Нетти положила новорожденного рядом с матерью, чтобы та поцеловала его, бедная женщина разрыдалась. Но это были слезы радости и проснувшейся надежды.

Эванс внимательно посмотрел на нес и отвел взгляд. Ему показалось, что он заметил признаки смерти… И он не ошибся. Антония, в течение долгих месяцев измученная страшными потрясениями, вложила в это последнее усилие всю свою жизненную энергию.

Напрасно Эванс лихорадочно ищет пути спасения. Смерть уже приблизилась к этому изголовью и уже накладывает свои ледяные руки на тело несчастной мученицы. Вдруг Антония вздрагивает и, прижимая ребенка к груди, пытается приподнять его. Она вытягивает шею и глаза ее оживляются. А между тем не слышно никакого шума. Но на пороге смерти тонкость чувств удесятеряется…

Она не ошиблась. Не прошло и нескольких минут, как легкий шум послышался у двери… Эванс идет открывать… На пороге Дан Йорк и Лонгсворд.

— Ребенок родился, — говорит Эванс, пожимая руку Лонгсворду.

Он не смеет сказать большего. Впрочем, разве Лонгсворд услышал бы продолжение? Он уже у кровати Антонии и, упав на колени, рыдает, не имея сил произнести ни слова.

Эванс кивнул Йорку и оба, отойдя в угол комнаты, говорят шепотом. Они знают, что нет никакой надежды… И поэт тревожно прислушивается к птагам приближающейся смерти.

— Эдвард! Мой Эдвард! — шепчет Антония, привлекая к себе Лонгсворда. — Ты будешь крепко любить его, не так ли?.. Ведь он наш ребенок… и когда умру я — ты должен будешь его любить за нас двоих…

Лонгсворд вздрогнул. Мысль о смерти внезапно падает на его мозг, как ледяная капля. Он поворачивает голову к своим друзьям и глаза его встречаются с глазами Эванса. Они обмениваются немыми вопросом и ответом, и Дан Йорк жестом дает попять молодому человеку, что он должен еще раз собрать всю силу воли.

Голова Антонии упала на подушку. Ее пальцы машинально играют кудрями Эдварда, и слабым, как у ребенка, голосом, она говорит:

— Мы свободны, понимаешь ли ты это, Эдвард?.. Как далеко мы ушли! Около нас деревья, беленький домик, солнце и ребенок. Посмотри, как он грациозен как он вырос! Его зовут, как и тебя Эдвардом… Как я люблю это имя!

Бред опять охватывает ее изнуренный мозг.

— Ведь эти страдания, о которых ты сейчас говорил, — сон, не правда ли?.. О! Я хорошо помню, мы всегда были счастливы… всегда! Один раз утром ты пришел к моему отцу… помнишь ли это?;. Ты говорил с ним, и в тот же день он положил мою руку в -твою…

Природа способна на такие благодеяния: Антония все забыла, и ужасный призрак убийцы-Бартона не являлся ей среди этого бреда.

— Знаешь ли, — продолжает Антония, — мне нужно ехать… О! Не плачь… зачем ты плачешь, мой Эдвард… Я чувствую себя такой счастливой!

А ее голос все слабеет… Она еще раз обнимает Лонгсворда… и губы их встречаются в последнем поцелуе. Потом голова Антонии опускается на подушку… вздох… Улыбка…

Эванс подошел к кровати. Он ощупывает ледяной лоб Антонии, потом двумя пальцами закрывает ей глаза…

В комнате царит печальная тишина. К Йорку первому возвращается присутствие духа. Он подзывает к себе Эванса и говорит ему на ухо:

— Нельзя терять ни минуты! Мать умерла, нужно спасать ребенка. Очень может быть, что этот мерзавец Бартон вдруг приедет сюда, чтобы лично удостовериться, совершено ли убийство!

Лонгсворд услышал эти слова.

— Вы правы, — говорит он. — Скажите, что мы должны делать?

— Вот, что, — отвечает Дан Йорк. — Мисс Нетти останется здесь сторожить умершую. Я буду находиться в соседней комнате, чтобы прийти на помощь в случае надобности. Вы же, Эванс, укутайте малютку и везите его к миссис Симонс! Наконец, вы, Лонгсворд, уходите немедленно!

— Уйти! — восклицает Лонгсворд, обнимая умершую. — Нет, нет!

— Но разве вы не понимаете, — убеждает Дан Йорк, — что Бартон придет… Палач непременно захочет полюбоваться на трупы своих жертв!. И если он застанет вас здесь, то непременно убьет!

— Пусть убьет, мне уже все равно!

Дан Йорк произнес отрывисто и жестко:

— Разве та, которую вы любили, не доверила вам своего ребенка? Уходите немедленно! Как знать? Вы поступили весьма опрометчиво, приехав сюда. Вполне возможно, что эти мерзавцы приготовили вам западню… Эдвард, во имя нашей дружбы выполните то, что я сказал!

Лонгсворд поднимает голову.

— Я ухожу! — говорит он.

В последний раз он целует лоб несчастной женщины, и она, кажется, и после смерти улыбается ему… Эванс осторожно берет ребенка.

— Я вернусь через три часа, — говорит он.

Йорк провожает их. Они выходят через отверстие еще не оконченной ограды сада… Дан Йорк возвращается. Нетти стала на колени около Антонии. Поэт удаляется в соседнюю комнату, садится и склоняет голову на грудь…

Так проходит час. Вдруг он вскакивает. Душераздирающий крик доносится до него, крик ужаса и отчаяния. Он бросается в комнату Антонии…

В то самое время, когда Антония целовала в первый и в последний раз своего ребенка, в то время, когда Эванс увозил плачущего малютку, а Лонгсворд, обезумев от отчаяния, покидал дом, в котором он за несколько минут прошел путь от счастья к несчастью — в то самое время возле этого дома происходила странная сцена…