— Не сердитесь! Возьмите — не вскрывайте, покуда не выйдете на улицу!

В то же время что-то упало ему в шляпу, которую он держал в руках. Это была бумага, в которую был запечатан какой-то твердый предмет. Он положил его в карман и через четверть часа, как только вышел из Лувра, вскрыл и увидел маленький ключ с припиской:

«Этим ключом отворяется калитка ко мне в сад. Сегодня ночью в десять часов. Я люблю вас. Я не буду больше скрыта от вас маской, и вы наконец увидите донью Марию

и Диану».

Король проводил адмирала до конца галереи.

— Прощайте, отец, — произнес он, пожимая ему руки. — Вы знаете, что я люблю вас, а я знаю, что вы преданы мне душой и телом, с требухой и потрохами.

Фразу эту он заключил громким хохотом. Потом, возвращаясь в свой кабинет, остановился перед капитаном Жоржем.

— Завтра, после обедни, — сказал он, — придете ко мне в кабинет для разговоров.

Он обернулся и бросил почти тревожный взгляд на дверь, в которую только что вышел Колиньи, затем покинул галерею и заперся с маршалом де Ретцем.

Масbеth. Do you find

Your patience so predominant in

your nature

That you can let this go?

Shakespeare. Macbeth, III, 1

Макбет. Ужели вы

Сильней всех чувств считаете терпенье,

Что все так сносите?

Шекспир. Макбет, III, 1

В назначенное время капитан Жорж прибыл в Лувр. Как только о нем доложили, привратник, подняв ковровую портьеру, ввел его в кабинет короля. Монарх, сидевший за маленьким столиком в позе пишущего человека, сделал ему знак рукой подождать, как будто боялся в разговоре потерять нить мыслей, занимавших его в данную минуту. Капитан в почтительной позе остановился шагах в шести от стола и имел время обвести глазами комнату и рассмотреть в подробностях ее убранство.

Убранство было очень простое, так как состояло почти из одних охотничьих принадлежностей, беспорядочно размещенных по стене. Довольно хорошая картина, изображавшая Деву Марию, увенчанная большой веткой букса, висела между длинной аркебузой и охотничьим рожком. Стол, за которым писал монарх, был покрыт бумагами и книгами. На полу лежали четки и маленький молитвенник вперемежку с тенетами и сокольничьими колокольчиками. Тут же на подушке спала крупная борзая.

Вдруг король в бешенстве бросил перо на землю, и грубое ругательство сорвалось с его уст. Опустив голову, он два-три раза прошелся вдоль кабинета неровными шагами, потом, неожиданно остановившись перед капитаном, бросил на него испуганный взгляд, как будто только сейчас его заметил.

— Ах, это вы! — воскликнул он, несколько отступая.

Капитан поклонился до земли.

— Очень рад вас видеть… Мне нужно было с вами переговорить, но… — Он остановился.

Жорж стоял, ожидая окончания фразы, полуоткрыв рот, вытянув шею, выставив несколько левую ногу, — одним словом, в такой позе, какую художник, по-моему, мог придать фигуре, изображающей внимание. Но король снова опустил голову на грудь и, казалось, мыслями был за сто верст от того, что сейчас хотел сказать.

Наступило короткое молчание. Король сел и провел рукой по лбу, как человек, чувствующий усталость.

— Чертова рифма! — воскликнул он, топнув ногой и звеня длинными шпорами, что были у него на ботфортах.

Борзая вдруг проснулась и, приняв этот удар ноги за призыв, относящийся к ней, вскочила и, подойдя к королевскому креслу, положила обе лапы ему на колени и, подняв свою удлиненную морду, которая оказалась много выше головы Карла, разинула широкую пасть и зевнула без малейшей церемонии — настолько трудно привить собаке придворные привычки. Король прогнал собаку, и она со вздохом легла на прежнее место. Встретясь опять, как бы нечаянно, взглядом с глазами капитана, он произнес:

— Простите меня, Жорж, эта…[31]рифма вогнала меня в испарину.

— Может быть, я мешаю вашему величеству? — сказал капитан с глубоким поклоном.

— Нисколько, нисколько! — ответил король. Он встал и дружески положил руку на плечо капитану. При этом он улыбался, но улыбался только губами — рассеянные глаза его не принимали в этом никакого участия.

— Прошла ли у вас усталость от этой охоты? — спросил король, очевидно затрудняясь приступить к делу. — Олень заставил долго с собой повозиться.

— Сир, я не достоин был бы командовать отрядом легкой кавалерии вашего величества, если бы такой пробег, как позавчерашний, меня утомил. Во время последних войн господин де Гиз, постоянно видавший меня в седле, прозвал меня Албанцем.

— Действительно, мне говорили, что ты хороший кавалерист. Но, скажи мне, из аркебузы ты хорошо стреляешь?

— Да, сир, я довольно хорошо орудую ею… Конечно, я далек от того, чтобы обладать искусством вашего величества! Оно дано не всем.

— Постой! Видишь эту длинную аркебузу? Заряди ее двенадцатью дробинами. Провалиться мне на месте, если, прицелившись в шестидесяти шагах в какого-нибудь басурмана, ты не все их всадишь ему в грудь!

— Шестьдесят шагов — расстояние довольно большое, но я не хотел бы подвергнуть себя этому опыту с таким стрелком, как ваше величество.

— Он в двухстах шагах может послать пулю в тело человека, только бы пуля была подходящего калибра.

Король вложил аркебузу в руки капитана.

— Как видно, бой у него такой же отличный, как и отделка, — сказал Жорж, тщательно рассмотрев аркебузу и попробовав спуск.

— Ты, молодец, как я вижу, знаешь толк в оружии. Возьми к прицелу, чтобы я посмотрел, как ты это делаешь!

Капитан повиновался.

— Хорошая штука — аркебуза! — продолжал Карл медленно. — За сто шагов одним вот таким движением пальца можно наверняка избавиться от врага — и ни кольчуга, ни панцирь не устоят перед хорошей пулей.

Как я уже говорил, Карл IX, не то вследствие привычки, оставшейся с детства, не то по врожденной робости, никогда почти не смотрел в лицо своему собеседнику. На этот раз, однако, он пристально посмотрел на капитана со странным выражением. Жорж невольно опустил глаза, и почти сейчас сделал то же самое и король. Еще раз наступило молчание. Жорж первый прервал его:

— Как бы искусно ни пользоваться огнестрельным оружием, шпага и копье все-таки вернее!

— Правда! Но аркебуза… — Карл странно улыбнулся. Сейчас же он продолжал: — Говорят, Жорж, тебя жестоко оскорбил адмирал?