Документ, вышедший из-под пера Полуэктова, — настоящий раритет, ибо содержит подлинную крестьянскую автобиографию. Крестьяне редко пишут автобиографии, даже в те времена и в тех местах, которые больше располагают к спокойным размышлениям о прошлом, чем Советский Союз 1930-х гг. Заложенные в автобиографии стремление к самопознанию и поиск смысла жизни, как правило, кажется, чужды крестьянам, во всяком случае пока те остаются в деревне. Если они все-таки рассказывают публично о своей жизни (в 1930-е гг. к этому всячески поощряли колхозников-стахановцев), то обычно не увлекаются самоанализом и следуют стереотипным образцам (например, описывают, как «плохо» жили до коллективизации и как «хорошо» живут теперь)[99]. Однако в повествовании Полуэктова таких стереотипов и в помине нет.

Полуэктов родился крестьянином, крестьянином же, по-видимому, и умер — но вовсе не от недостатка старания переменить свою участь. Благодаря стремлению выбиться наверх он, вероятно, и оказался способен посмотреть на себя и свою жизнь нетипичным для крестьян взглядом. Поразительно также, как легко он адаптировался в разных ситуациях и сколько путей продвижения перепробовал — был учеником в лавке, счетоводом, прошел офицерскую подготовку, участвовал в солдатских комитетах, выступал с революционными речами (в 1917 г.), работал совслужащим. Усилия Полуэктова часто шли насмарку, потому что правила игры на его веку не раз внезапно менялись. В советский период ему мешали «плохое» классовое происхождение (его отец в столыпинскую эпоху вышел на отруб — в глазах большевиков это означало опасную близость к кулакам) и беспартийность (предоставлявшимся вначале шансом вступить в партию он не воспользовался, а позже ему уже отказали в приеме как «столыпинцу»). В конечном счете он оказался колхозником в деревне, и, стало быть, можно заключить, что его попытки «выйти в люди» провалились. Однако рассказ Полуэктова — не история неудачника. Слишком много в нем энергии и чувства собственного достоинства, чтобы так оценивать свою жизнь. Герой его автобиографии — способный человек, повидавший мир.

Повествование Полуэктова можно разделить на три части: история и социологический анализ колхоза им. Дзержинского, обвинение в «злоупотреблении властью» против колхозного председателя Никулыпина и собственно автобиография. Поскольку последняя содержит мало информации о жизни Полуэктова с 1931 г., когда он вступил в колхоз, до 1938 г., когда писалось письмо, я привожу краткий пересказ двух первых частей, дабы заполнить пробелы.

По словам Полуэктова, колхоз им. Дзержинского создали в середине 1929 г. красноармейцы из Брянской губернии (вероятно, коммунисты), служившие в Воронеже. Большинство его земель и членов составили земли и жители села Тумановка (принадлежавшего раньше помещику И. Д. Тушневу), также в него вступили дворы из соседнего села Ливенка и ряд других, в том числе группа украинских хозяйств из Лосеве К 1938 г. колхоз включал 140 дворов, больше всего (55-60 дворов) — из Тумановки, затем по убывающей шли контингента из Ливенки, Брянска и Лосеве (Полуэктов, следует отметить, к основной группе колхозников не принадлежал: он был из Лосево, хотя к лосевским украинцам, по всей видимости, не относился, и вступил в колхоз им. Дзержинского в 1931 г.)

Колхоз получился хорошо оснащенный, с диверсифицированным производством: имел собственный электрический генератор, работающий от водяной мельницы, веялку, механизированный маслобойный пресс, кирпичный заводик, фабрику сухофруктов, пасеку, теплицы (не говоря уже о трех тракторах «Фордзон» и молотилке, которые через несколько лет забрала МТС[100]). Почти все 1930-е гг. он был одним из самых процветающих колхозов в области. Это нашло материальное выражение в строительстве новых домов и новой улицы, появлении бани и клуба с кинопроектором (ни то, ни другое никак нельзя назвать обычным делом для довоенного колхоза), возникновении множества добровольных обществ (если, конечно, они состояли не из одного неутомимого активиста Полуэктова). Несколько коммунистов среди постоянных членов колхоза — также знак его превосходства над другими.

Как и следовало ожидать при неоднородном составе колхозников, между ними существовали разного рода устойчивые конфликты. Например — между семьями из Тумановки, «старожилами», и новичками, в частности брянскими активистами, создавшими колхоз. Тумановцы относились к колхозу в лучшем случае равнодушно; три семьи во время коллективизации были высланы из села как кулаки, а родственники жертв оставались в колхозе. «С первых дней организации коммуны и до сего времени, — пишет Полуэктов, — не потухает вражда между старыми жителями сельца Тумановки, из которых три семьи во время коллективизации раскулачены и высланы и у которых остались ближайшие родственники, и прибывшими новыми семьями, которые организовали коммуну, часто в открытую ругаются, то старожилы говорят: вас черти принесли, если бы вас не было бы, то здесь и колхоза не было бы, а новые жители говорят старым, что это вам, говорят, не помещик Тушнев, которому вы поклонялись и т. д. как богу и крали у него чего хотели».

Другой конфликт возник между русскими (подавляющим большинством колхозников) и горсткой украинцев. Последних презрительно называли «хохлами» и постоянно дразнили, несмотря на предупреждения местных работников НКВД. Описываемые Полуэктовым проявления «национальной розни» на самом деле не слишком значительны, но они привлекли внимание «Крестьянской газеты», во-первых, как некая экзотика (в редакционной почте подобные жалобы встречались очень редко), а во-вторых, как явное идейное прегрешение.

Председатели в колхозе им. Дзержинского, как и во многих других колхозах 1930-х гг., на своем посту долго не задерживались. Полуэктов красочно повествует об этом, называя четырех председателей, сменивших друг друга за 1933-1937 гг., «самоснабженцами», которые окружали себя «подхалимами» и «растратчиками». Самоснабженец — человек, пользующийся своей официальной должностью, дающей ему доступ к колхозным фондам, для устройства собственного гнезда; это определение подходило практически к любому колхозному председателю, хотя, конечно, поле и масштабы их «внеслужебной» деятельности разнились. Слово «растратчик» употреблялось в отношении должностных лиц, виновных в незаконном присвоении государственных или общественных средств и плохом руководстве хозяйством. Без лишних слов понятно, что председатель окружал себя «своими» людьми, создавая для союзников все больше административных должностей, предполагающих освобождение от полевых работ и более высокую ставку оплаты. Так делалось практически во всех колхозах 1930-х гг., особенно если председатель был из местных, что, по-видимому, обычно и бывало в колхозе им. Дзержинского.