К одному родственничек было заявился, тортом нас угощал:

– Все было зря, ребята! Зря! Но ничего: пенсию дадут, целыми днями телевизор будете смотреть.

– Пошёл ты! – четыре костыля в него полетели.

Одного потом в туалете с петли сняли… Обкрутил шею простыней, хотел на оконной ручке повеситься… Получил письмо от девочки: «Знаешь, „афганцы“ уже не в моде…» А у него двух ног нет…

Над могилами повесьте таблички, выбейте на камнях, что все было зря!»

Майор, командир горнострелковой роты

«Возвращалась с чувством, что долго хочу сидеть у зеркала и расчёсывать волосы. Хочу ребёнка родить, пелёнки стирать, слышать детский плач. А врачи не разрешили: „Сердце ваше не выдержит этой нагрузки“. Девочку свою я рожала тяжело. Делали кесарево сечение, потому что начался сердечный приступ. „Но никто не поймёт, – пришло письмо от подруги, – что болезни наши мы получили в Афганистане. Скажут, это же не ранение…“

И никто, наверное, не поверит, что в восемьдесят втором году меня, студентку-заочницу университета (училась на третьем курсе филологического факультета), вызвали в военкомат:

– Нужны медсёстры в Афганистане. Как вы к этому относитесь? Будете получать там полтора оклада. Плюс чеки.

– Но я учусь. – После окончания медицинского училища я работала медсестрой, но мечтала о другом – стать учительницей. Одни сразу находят своё призвание, а я первый раз ошиблась.

– Вы – комсомолка?

– Да.

– Подумайте.

– Я хочу учиться.

– Советуем подумать. А нет – позвоним в университет, скажем, какая вы комсомолка. Родина требует…

…В самолёте Ташкент – Кабул моей соседкой оказалась девушка, возвращавшаяся из отпуска:

– А утюг ты с собой взяла? Нет? А электрическую плитку?

– Я на войну еду…

– А, понятно, ещё одна романтическая дура. Книжек военных начиталась…

– Не люблю я военные книжки…

– Зачем тогда едешь?

Это проклятое «зачем» будет меня там преследовать все два года.

И правда – зачем?

То, что называлось пересылкой, представляло собой длинный ряд палаток. В палатке «Столовая» кормили дефицитной в Союзе гречкой и витаминами «Ундевит».

– Ты – красивая девочка. Зачем ты здесь? – спросил пожилой офицер.

Я расплакалась.

– Кто тебя обидел?

– Вы обидели. – Я?!

– Вы сегодня пятый, кто меня спрашивает: зачем я здесь?

Из Кабула в Кундуз – самолётом, из Кундуза в Файзабад – вертолётом. С кем ни заговорю о Файзабаде: да ты что? Там стреляют, убивают, короче – прощай! Посмотрела на Афганистан с высоты, большая красивая страна – горы как у нас, горные реки как у нас (я была на Кавказе), просторы, как у нас. Полюбила!

В Файзабаде я стала операционной сестрой. Все хозяйство – палатка «Операционная». Весь медсанбат располагался в палатках. Шутили: «Спустил с раскладушки ноги – и уже на работе». Первая операция – ранение подключичной артерии у старой афганки. Где сосудистые зажимы? Зажимов не хватает. Держали пальцами. Коснулась шовного материала: берёшь одну катушку с шёлком, ещё одну, и они тут же рассыпаются в пыль. Видно, лежали на складах ещё с той войны, с сорок пятого года.

Но афганку мы спасли. Вечером заглянули с хирургом в стационар. Хотели узнать, как она себя чувствует. Она лежала с открытыми глазами, увидела нас… Зашевелила губами… Я думала: она хочет что-то сказать… А она хотела в нас плюнуть… Я тогда не могла понять, что они имеют право на ненависть. Стояла окаменевшая: мы её спасаем, а она…

Раненых привозили на вертолёте. Как услышишь гул вертолёта, бежишь…

Столбик термометра застывает на отметке сорок градусов. В операционной нечем дышать. Салфеткой на зажиме еле успеваю вытирать пот хирургам, они стоят над открытой раной. Через трубочку от капельницы, продетую под маску, кто-нибудь из «нестерильных» медиков даёт им попить. Не хватало кровезаменителей. Вызывают солдата. Он тут же ложится на стол и даёт кровь. Два хирурга… Два стола… И я одна операционная сестра… Ассистировали терапевты. Они понятия не имели о стерильности. Мотаюсь между двумя столами… Вдруг над одним столом тухнет лампочка… Кто-то берет и выкручивает её стерильными перчатками.

– Вон отсюда!

– Ты что?

– Вон!!!

На столе лежит человек… У него раскрыта грудная клетка.

– Вон!!!

Сутки за операционным столом стоим, бывало, а и то и двое. То с боевых раненых везут, то неожиданно начнутся самострелы – в колено себе выстрелит или пальцы на руке повредит. Море крови… Не хватало ваты…

Тех, кто решался на самострел, презирали. Даже мы, медики, их ругали. Я ругала:

– Ребята гибнут, а ты к маме захотел? Коленку он поранил… Пальчик зацепил… Надеялся, в Союз отправят? Почему в висок не стрелял? Я на твоём бы месте в висок стреляла…

Клянусь, я так говорила! Мне они тогда все казались презренными трусами, только сейчас я понимаю, что это, может быть, и протест был, и нежелание убивать. Но это только сейчас я начинаю понимать…

В восемьдесят четвёртом вернулась домой. Знакомый парень нерешительно спросил:

– Как ты считаешь: должны мы там быть?

Я вознегодовала:

– Если бы не мы, там были бы американцы. Мы – интернационалисты…

Как будто я могла это чем-то доказать.

Удивительно мало мы там задумывались. Жили с закрытыми глазами. Видели наших ребят, покорёженных, обожжённых. Видели их и учились ненавидеть. Думать не учились. Поднимались на вертолёте, внизу расстилались горы, покрытые красными маками или какими-то неизвестными мне цветами, а я уже не могла любоваться этой красотой. Мне больше нравился май, обжигающий своей жарой, тогда я смотрела на пустую, сухую землю с чувством мстительного удовлетворения: так вам и надо. Из-за вас мы тут погибаем, страдаем. Ненавидела!

Раны огнестрельные… Раны минно-взрывные… Вертолёты садятся и садятся… Несут на носилках… Они лежат, прикрытые простынями…

– Раненый или убитый?

– Нет, не раненый…

– А что? – отворачиваю край простыни.

А там лежит скелет, обтянутый кожей. Таких доставляли с далёких застав.

– Что с ним случилось?

– Чай с мухой подал.

– Кому?

– «Деду» нёс чай, а туда муха залетела. Били и две недели не подпускали к кухне…

Боже мой! И это среди моря крови… Среди чужих песков…

В Кундузе двое «дедов» заставили ночью «молодого» выкопать яму… Он выкопал…»Стань в яму»… Он стал в яму… Они засыпали его по горло землёй… Одна голова торчала… Всю ночь они на неё мочились… Утром, когда его откопали, он застрелил обоих… Об этом случае по всей армии читали приказ…