«Фройляйн Унбекант» растерянно моргнула.

– Конечно, Екатеринбург, конечно, – забормотала она. – Разве я сказала из Перми?

– Она сказала из Екатеринбурга! – возмущенно пропищала Мари-Клара Пойтерт.

– Ну вот что! – прихлопнула ладонью по журналу Теа Малиновская. – Или вы сейчас же отправляетесь по своим палатам, или я вызываю дежурного врача, который вкатит вам по хорошей дозе успокоительного.

– Хорошо! – кривляясь, выкрикнула Пойтерт. – Мы уйдем! Но завтра мы вернемся к этому разговору.

«Завтра будет уже не мое дежурство, – подумала Теа Малиновская. – Завтра делайте что хотите!»

– Конечно, конечно, – пробормотала она ласково. – А сейчас – спать!

– Позвольте проводить вас в опочивальню, ваше высочество! – провозгласила Мари-Клара Пойтерт, снова подскочив в некоем подобии реверанса, и подставила согнутую калачиком руку «фройляйн Унбекант».

Та оперлась на предложенную руку и удалилась, ступая медленно и важно. Рядом подпрыгивала и подскакивала Пойтерт.

Теа Малиновская задумчиво посмотрела вслед.

Конечно, эта статья в журнале произвела такое воздействие на «фройляйн Унбекант», медсестра в этом не сомневалась, а Пойтерт – просто истеричка-шизофреничка, и на их поведение можно было бы не обращать особого внимания… однако Малиновская вспомнила, что «фройляйн Унбекант» читала по-русски какие-то непонятные стихи.

Все-таки она может быть русской.

Нет, все не так просто, как кажется! Разумеется, утром надо сообщить о случившемся дежурному врачу. Однако прямо сейчас стоит сделать один звонок.

Теа Малиновская порылась в ящике стола, нашла записную книжку, открыла ее и несколько раз повторила про себя некий телефонный номер. Потом спустилась в приемный покой, подошла к аппарату и назвала этот номер телефонистке. Она вспомнила, как один русский господин, глава «Общества помощи русским беженцам», князь Боткин, а может быть, граф (по мнению Малиновской, чуть ли не все русские эмигранты были либо графьями, либо князьями) просил ее сообщить, если что-то необычное случится с «фройляйн Убенкант». Сказал, что ждет звонка в любое время дня и ночи.

Теа не вполне поняла, чего именно ждет от нее господин Боткин, что хочет услышать, но случившееся этой ночью было вполне достойно сообщения.

Боткин, ответивший на звонок сонным голосом (все же была глубокая ночь), завершил разговор с Теа Малиновской бодро, радостно, возбужденно.

– Я вполне согласен с вами, что на девушку подействовала статья в журнале, – сказал он. – Однако надо все же разобраться, что и как. Завтра же в лечебницу приедут люди, знавшие великую княжну. А сейчас спокойной ночи, дорогая фройляйн Малиновская. Поверьте, я в долгу не останусь.

Теа Малиновская повесила трубку, поднялась в свое отделение, обошла палаты («фройляйн Унбекант» и Мари-Клара Пойтерт лежали в своих кроватях с закрытыми глазами… неизвестно, спали или нет, но, главное, не шумели и не мешали другим), а потом села за свой столик, положила голову на руки и крепко уснула, даже не подозревая, какую бурю подняла своим звонком этому князю, а может быть, графу Боткину.

А «фройляйн Унбекант» не спала. Она лежала, свернувшись калачиком, и пыталась выстроить в памяти то, о чем ей предстояло рассказывать – по замыслу Боткина – и что предстояло забыть. Беда была в том, что все, приговоренное к забвению, было правдой, а забыть правду, в отличие от выдумки, очень трудно.

… Сизо-серебристое море, аромат роз, темные, таинственные кипарисы вдали – это райский сад? Нет, это Ливадия. Ах, как плавно колышутся волны, нежат шлюпку, подбрасывают, словно играя. По волнам прыгают солнечные зайчики, но не тонут. Аня смотрит, смотрит на них – и вдруг восторженное любование сменяется головокружением, и запах роз кажется приторным, ее мутит все сильнее, а таинственная темнота кипарисов навевает страшные мысли о кладбище… Она жмурится, слезы подкатывают к глазам.

– Я не хочу больше кататься, – слабо шепчет она. – Я домой хочу…

– Да тебя просто укачало, бедная девочка, – участливо говорит тетя Надя. – Но надо терпеть, потому что Анастасию никогда не укачивает. И других девочек тоже не укачивает. Они любят кататься по морю. Вы будете учиться грести.

«Я ненавижу море! – думает Аня с тоской. – Я не выдержу…»

Она представляет себя болтающейся в одинокой шлюпке посреди серебристого моря, с тяжелыми веслами в ослабевших руках, и тошнота подступает к горлу.

Аня наклоняется через борт лодки. Волны плещут совсем рядом, она жмурится, чтобы соленые брызги не попали в глаза, и вдруг видит, как из глубины поднимаются чьи-то бледные лица.

Русалки?! Как в сказке Андерсена? Какие они красивые! Но странно: почему-то кажется, что Аня уже видела их раньше. Одна из них очень похожа на тетю Надю. Нет, две похожи на нее! А две другие – ну просто копия сестры Ирины… еще дальше плывут две Евдокии, две Ларисы. Сейчас они вынырнут, всплеснут хвостами, и Аня спросит их, почему они так похожи на людей и почему они похожи, как двойники.

Двойники… дублеры…

Волна медленно поворачивает русалок, и Аня видит, что у них нет рыбьих хвостов. У них ноги, как у самых обычных людей.

Да ведь это люди, а никакие не русалки! Вот Аня видит дядю Федю, и Сереженьку – и их двойников видит.

Значит, это водяные? Почему, почему они так похожи на людей?!

Волнение на море усиливается, и русалок вместе с водяными уносит вдаль. Ане становится страшно.

Как же так? Они сейчас уплывут, а она останется одна в этой страшной шлюпке?!

– Тетя Надя! – кричит она испуганно. – Дядя Федя! Ирочка, Сережа! Подождите меня!

– А ну, тихо! – взрезал слух чей-то грубый голос. Неласковые руки схватили Аню за плечи, сильно тряхнули:

– Просыпайтесь! Вам пора просыпаться!

Она открыла глаза, увидела небритое мужское лицо – и мгновенно вспомнила все, что было вчера, что было ночью, что было потом…

С жалобным стоном поджала колени, натянула на них юбку – неужели кошмар повторится?

– Не надо… не надо… я больше не могу… – слетел с губ жалобный стон.

– Что такое?! – пробормотал удивленно мужчина. – Чего задергались?

– А, понятно, – раздался женский голос, в котором звучала насмешка. – Не по нраву ей наши солдатики пришлись. Не по нраву, да?

Аня оглянулась, страшась увидеть себя снова в том вагоне, где ее минувшей ночью распинали на полу и мучили, но нет – она лежала на кушетке в какой-то комнате, похожей на человеческое жилье.

Да, она оказалась здесь вчера… или позавчера? День и ночь перепутались в голове, счет времени сбился. Сюда приходил доктор, такой добрый, он смотрел на нее чуть ли не со слезами, и она ему снова сказала: «Я дочь государя Анастасия».