— Ну и ну! Ох, ребята, вы и вляпались! Это же наш грузовик!

— То есть как это?

— А так, что этот грузовик — наш. Я лично его загрузил два часа назад. Вы отбили товар, который мы сами незадолго перед тем отбили. Да вы еще отделали одного из наших парней. Ну вы и вляпались!

Трое итальянцев попрыгали в грузовик и прикатили обратно к мусорному контейнеру, чтобы вернуть Герберту его машину. Но он уже успел как-то вылезти. Они туда-сюда, разъезжают по улицам, ищут, куда он делся. Наконец нашли в одном баре, куда он зашел успокоить нервы. Опять же совершенно не по-мусульмански. Итальянцы зашли в бар, желая попросить у него прощения и пусть, мол, он берет назад свой грузовик, но он решил, что они явились рассчитаться с ним за ослушание, он же раньше срока вылез из мусорного контейнера. Поэтому он вытащил из внутреннего кармана куртки револьвер 38-го калибра — ствол все время был при нем, но эти рецидивисты набросились слишком внезапно — и сделал два выстрела. В итальянцев он ни в одного не попал, зато застрелил насмерть некоего Нестора Кабрильо, который зашел позвонить по телефону. Оружие, допустим, было ему необходимо, работа, понятное дело, опасная, однако разрешения на него не имелось, а Нестор Кабрильо был почтенный гражданин, отец пятерых детей. Так что Герберту предъявили обвинение в непредумышленном убийстве и в незаконном владении огнестрельным оружием. И обвинителем досталось выступать Крамеру. Все дело с самого начала было воплощением бессмыслия, глупости и беззакония — короче говоря, типичная бодяга, как у них выражались. На признательную сделку Герберт 92-Икс не согласился, так как считал все происшедшее несчастным случаем и только сожалел, что при выстреле у него дрогнула рука. Словом, типичную бодягу передали в суд присяжных.

Дверь сбоку от судейского помоста открылась, и вошел Герберт 92-Икс в сопровождении двух конвойных. При Исправительном отделе имеются камеры предварительного заключения, представляющие собой клетки без окон на пол-этажа выше зала суда. Герберт 92-Икс — высокий мужчина. Глаза, затененные клетчатым головным платком, как у Ясира Арафата, горят. На плечах болтается коричневый балахон до икр.

А из-под балахона выглядывают кремовые шаровары, простроченные сбоку цветной ниткой, и кожаные коричневые туфли с загнутыми носами. Руки у него заведены за спину. Когда конвойные повернули его спиной, Крамер увидел, что он держит в руках Коран.

— Йо, Герберт! — голос веселого мальчугана. Дети стоят у самого барьера.

Судебные приставы насупили брови. С задней скамьи поднялась женщина в черном и крикнула малышу: «Поди сюда!» Он со смехом бежит к ней. Герберт, обернувшись, смотрит на мальчика. Его мрачная физиономия преобразилась. В широко раскрытых глазах столько любви и нежности, что Крамер сглатывает комок в горле и испытывает еще один спазм Сомнения.

Но вот Герберт садится за стол защиты. Бруцциелли, секретарь, провозглашает:

— Народ против Герберта Кантрелла. Обвинительное заключение номер два семь семь семь.

Герберт 92-Икс встает и поднимает руку.

— Он опять назвал меня неправильно!

Ковитский наклонился к нему через стол и терпеливо отвечает:

— Мистер 92-Икс, я уже объяснял вам вчера, и позавчера, и третьего дня…

— Он назвал меня неправильно!

— Как я вам уже объяснял, мистер 92-Икс, секретарь обязан подчиняться действующим судебным правилам. Но ввиду выраженного вами намерения сменить фамилию, на что вы имеете полное право и для чего существует установленная законом процедура, суд согласен на настоящем заседании именовать вас Герберт 92-Икс. Вас это устраивает?

— Спасибо, ваша честь, — отвечает Герберт 92-Икс, но не садится. Он открывает Коран и начинает быстро перелистывать страницы. — Сегодня, ваша честь…

— Мы можем приступать?

— Да, судья. Сегодня я…

— Тогда садитесь!

Мгновенье Герберт недоуменно смотрит на Ковитского, потом опускается на стул, держа в руке раскрытый Коран. И спрашивает обиженным тоном:

— А почитать вы мне дадите?

Ковитский отрешенно кивает, замечает по своим часам время и, повернувшись вполоборота вместе со стулом, устремляет взгляд в стену над пустой ложей присяжных.

Герберт 92-Икс, сидя, кладет раскрытый Коран на стол защиты и провозглашает:

— Сегодня, ваша честь, я прочту из суры сорок первой, озаглавленной: «Разъяснены и явлены в Мекке… Во имя Всемилостивейшего бога… Это откровение, ниспосланное от Всемилостивейшего… Предостереги их о том дне, когда будут собраны воедино враги Аллаха и отправятся отрядами навстречу адскому пламени, и, когда прибудут, глаза их, и уши, и кожа их будут свидетельствовать против них…»

Приставы скучливо закатывают глаза. Один из них, Каминский, настоящий боров, чье жирное брюхо так и распирает над ремнем белую форменную рубаху, звучно вздыхает и разворачивается кругом на каблуках своих черных полицейских башмаков. И защитники, и обвинители считают судью Ковитского безжалостным чудовищем. А вот приставы, простые рабочие парни из частей охраны общественного порядка, полагают, что он, как, впрочем, и почти все остальные судьи, возмутительно либеральничает и нянчится с преступниками. Надо же, позволяет этому маньяку зачитывать вслух куски из Корана, а его ублюдкам — бегать между скамьями и орать: «Йо, Герберт!». Ковитский же, по-видимому, исходит из того, что, поскольку нрав у Герберта 92-Икс бешеный, а чтение Корана его успокаивает, это дает в конечном итоге не потерю, а выигрыш времени.

— «…отклоняй злое ради доброго, и вот тот, с кем у тебя была вражда, приближен к тебе как самый горячий друг, но никто не достигнет…»

Заунывные звуки чтения — точно моросящий дождь… Мысли Крамера далеко… Девушка, у которой губы в коричневой помаде… Она скоро выйдет вон из той двери. Крамер выпрямил спину… Жалко, не взглянул на себя в зеркало перед тем, как идти в зал суда… в порядке ли волосы, галстук… Он напряг шею, запрокинул голову… Крамер убежден, что женщинам нравятся мужчины с хорошо развитыми грудинно-ключично-сосцевидными мышцами… Глаза его закрываются…

Герберт еще воодушевленно читает Коран, когда Ковитский прерывает его словами:

— Достаточно, мистер 92-Икс, благодарю вас.

— Это как это? Я еще не кончил.

— Я сказал достаточно, мистер 92-Икс. ИЛИ ВЫ МЕНЯ НЕ ПОНЯЛИ?

Голос Ковитского вдруг обрел такую оглушительную силу, что публика в зале охнула.

Герберт вскочил:

— Нарушение прав!

Задрал подбородок, в глазах — пламя. Похож на ракету, которая готова взмыть ввысь.

— Садитесь!

— Вы нарушаете мое право на свободу религиозных отправлений!

— САДИТЕСЬ, МИСТЕР 92-ИКС!

— Не по закону! — орет Герберт. — Несоблюдение прав! — Он обращает ярость на сидящего с ним рядом Тесковитца: — Чего расселись? Вставайте! Нарушение закона!