А уж насколь все деловые кругом…

Понятие «знакомство» незаметно кануло в Лету. Даже на лету не хотят знакомиться и судачить: в фейсбуке или твиттере от такого человекопаука можно больше добиться, чем в расфокусе его оффлайна. Если ты, допустим, приходишь к врачу (не в клинику «Будэт»!), то он, принимая тебя, не представляется – даже не встаёт, даже не здоровается, даже не смотрит. Это вам не XIX столетья, понимаешь, раскланивания – медицина далеко шагнула… Что бы у тебя не болело, что бы ты не говорил (ну, это ещё, наверное, всё лёгкие недомогания), он только отписку пишет… Писатель как бы (в Москве все говорят как бы: везде вставляют, намекая на условность и текучесть происходящего – даже я было набрался!).

Я-то могу разобрать его каракули: «Вот они условия, вот она среда!.. А впрочем, для здоровия…»

Какое может быть здоровье, какое настроение… Какое общение, какая общность, какая соборность!.. Более разъединённого общества я не видел, его и представить трудно. Любые «Мы», «1984» и «Hey, teacher!» кажутся куда симпатичнее. Ни друзей, ни родственников, ни коллег, ни знакомых, ни соседей, ни… Более-менее настоящие общие ценности давно утрачены и разрушены. Кружков по интересам нет, в секцию бесплатно не запишешься, в лечебницу не придёшь; в церковь тоже не каждый встречный может заскочить и сразу прижиться: даже если не обращать внимания на реплики полуполоумных бабок («Дочк, ты хоть крест-то положи!..»), какое-то отторжение есть – и в людях, и в себе… нужны серьёзные, непривычные, не согласуемые с остальным строем бытия усилия… Осталось вроде бы лишь ощущение Родины и языка… Но и их теперь почитай что нет… о чём и пишем, не врачуя… И главное, без чего не проживёшь, – работа.

Хотя – что такое работа?.. Встретишь случайно человека, с которым лет шесть за соседним столом отсидел – дай бог, чтоб поздоровался. И почему ж не проживёшь? – живут ведь…

Вечный зов вовканья, иногда прямо срывающимся вокалом, с шатаниями у берёзы в стиле классического Петросяна минут по пятнадцать (!), с выказыванием даже бутылок и баклажек, собеседования в подъезде и торжественный выход оттуда двух пьянищих сцепившихся-обнявшихся корифеев – всё это участилось в последнее время до нехорошего. Без всякого преувеличения, это уже дюжину раз в день, если не больше. В каждом отдалённом русском выкрике, на игровой или детской площадке, в каждом собачонкином тявке уже чудится: «Вовк!».

А иногда и не чудится… Вот вполне въяве идёт мимо какой-то мужик – молодой и приличный, быстро скачет, на плече кожаная сумка, в руках рожок мороженого – и вдруг запнулся на том самом месте и непривычно приличным голоском произнёс: «Володь, Вовк!..», а через пару секунд: «Я щас схожу (неразборчиво), а после к тебе заскочу». Ей-богу! Это уже как галлюцинация какая-то.

Не менее выразительно, когда сам Вовка орёт своё «Дура!» под аккомпанемент восторженного «А-а-а!» из ЗАГСа. Что называется, работаем на контрастах!..

МГДОУУКАН – аббревиатуру такую под Вовкиным окном присобачить, за которой пусть скрывается, как и везде, нечто вполне полит-идиотичное: Московский городской дом общения увлекающихся употреблением крепких алкогольных напитков. МГДОУУКАН ВОВК – В Окно Вовке Крикни! – вполне приличная табличка.

Мало того, что тут каждодневное «Дуся, открой!» – как в ранне-московской квартирке Булгакова, когда, не давая спать, стучались к соседке-проститутке… В три часа ночи в дверь подъезда начал кто-то ломиться – с разбегу бить кулаками и пинками, что-то выкрикивая. Выглянув в кухонное оконце, я увидел, что это, оказывается, женщина – молодая, растрёпанная, атакующая дверь, как берсеркер. Выждав несколько минут (может, сама уберётся), я стал в темноте искать одёжку… За это время кто-то вышел из подъезда, то ли специально, то ли случайно (тут и в три ночи не всегда хождение прекращается) и впустил несчастную (или счастливицу – вроде бы не похожа на недавнюю молодую Вовкину гостью); показалось, что она стремительно взлетела до второго этажа и в полминуты там исчезла, как бабочка в костре сгорела.

И наконец, однажды я опять захватил передвижение Вовки по подъезду, причём вновь по первому нашему этажу. Он прошёл, коныгая и трясясь, буквально на расстоянии сантиметров двадцати от меня-наблюдателя, из-за чего, впрочем, как и из-за замутнённости и, кажется, неправильной врезки глазка, я рассмотрел его плохо – но Вовка, кто ж такой может быть тут ещё!.. Однако прополз он как-то быстро и не к квартире патриарха семейства, воспитавшего чемпионку, а ко второй квартире, через стенку с нашей. И позвонил. Ему без приветствия открыли и он зашёл. Дверь закрыли, и тишина… То ли это не Вовка, то ли Вовка повсюду!..

Немного нас приободрило, когда к исконному Вовке, локализованному всё же на втором этаже, в очередной раз явилась вся честная компания (три прилежных вовки-адепта), и их оттуда распекли самым что ни на есть классическим женским вокалом – принадлежащим немолодой и, скорее всего, нехуденькой даме, всячески приличной, что и не подумаешь, но в данном контексте несусветно взвизгивающим – я с этим сталкивался, например, в лице директрисы музея Есенина, когда там пытался работать. Вот те на! И после эти неизвестно откуда взявшиеся вопли стали, хоть и нерегулярно, повторяться. То ли мы раньше слушали плохо… Хотя визжит она так, соперничая-контрастируя с рыком вовок, что тут хоть по двое беруш в уши вбей! Причём самого Вовку никто не трогает, а всё самое ударное достаётся Игорю. Причём он ей тоже крайне нецензурным рыком отвечает. На что однажды, в паузе затихшего подъездного эха, послышалось (в смысле показалось) еле различимое само-вовкино: «Бабу мою не обижай». Где эта подруга дней суровых была полтора года, непонятно. Или, быть может, терпела?.. На самом деле, всё это не так смешно…

Кукования эти «Ду-ра!» (нечто среднее между кукованием и кукареканьем – то с методичностью, то с экспрессией) продолжаются порой чуть не по целому дню и по полночи! Я не гиперболизирую. Вот как человека можно задеть! Чистейшей воды (вернее, тёмной) Достоевщина. Причём бедному Вовке никто не отвечает, никого нет… или как бы нет… Дурдом настоящий.

Но самое главное для нас открытие прозвучало из уст именно вновь возникшей из ниоткуда супружницы: «Чёрт старый, – костерила она Игоря, – ходишь тут побираешься, как пьянь подзаборная, а сам свою квартиру черножопым сдал!»

Пазл сложился. Как будто – написал бы тот же ФМ – как будто и ожидалась именно в этом роде разгадка. В воображеньи так и возникла живейшая, какая-то хрестоматийно-классическая, как в Третьяковке или в школьном учебнике, картина…

За два с половиной месяца я прошёл около двадцати собеседований. В какие только шарашки в каких только концах столицы я не являлся!..

Впрочем, у меня был строгий принцип отбора: покончить с любыми зачатками и остатками профессии, именуемой журналистикой (с педагогикой я и так никогда не связывался, а здесь всё же хоть какие-то крохи иллюзий позволяли больше трёх лет питать хлебцами тело). Проще выражаясь, чтобы самому ничего не писать – редактировать, или, скорее, корректировать, ну, или работать руками – хоть тем же дворником или грузчиком.