Осторожно, чтобы не порвать изношенные страницы, Уинни отложила письмо в сторону, нашла нижний листок и посмотрела на слова, выведенные голубыми чернилами:

Уинни засунула письмо в мятый конверт и убрала под подушку.

– Мы навеки останемся здесь, – пообещала Сьюзи однажды ночью, за несколько недель до своей смерти. – Разве ты не чувствуешь этого?

Да, Уинни чувствовала это. Она ощущала это долгие годы – мучительную ноющую боль в груди, тянувшую ее вернуться в старую хижину. Теперь, когда она вернулась и латала дыры в крыше с ведерком гудрона из хозяйственного магазина или лежала в спальном мешке и слышала мышей, жующих отраву, эта боль ощущалась еще сильнее.

Сьюзи до сих пор была здесь. Она дожидалась, пока Уинни осуществит последний акт Разоблачения.

– Я здесь, Сьюзи, – прошептала Уинни, обращаясь к теням, и потянулась вниз, чтобы погладить свои шрамы. – Я не забыла.

– Где тебя носило?

Это была ловушка. Тесс расхаживала по темной маленькой комнате Генри с южной стороны амбара, словно паук в засаде. Как только он распахнул дверь, она включила свет в надежде на то, что если застигнуть его врасплох, то он будет честен с ней. Тесс считала, что заслуживает хотя бы этого.

– Я ездил.

– Ты насквозь мокрый, Генри. С тебя капает на пол.

– Я ездил искупаться.

Она рассмеялась.

– Искупаться? Просто замечательно. Здорово, ничего не скажешь.

Он посмотрел на лужицу, собравшуюся на линолеумном полу. Он выглядел таким виноватым и ребячливым, что ей было почти жаль его. Потом Тесс посмотрела на часы, мигающие на микроволновке: половина четвертого утра. Куда он мог запропаститься в такое время?

– Ты с кем-то встречался, Генри?

– О боже!

– Встречался?

– Нет.

Она что, ревнует? Господи, это уже слишком. «Пора кончать с этим», – подумала она.

Тесс вспомнила прикосновение его руки к своей пояснице вчера вечером. Толчок возбуждения, который она испытала, желание повернуться к нему. Вот идиотка!

– Наверное, тебе это было нужно, – сказала она и заметила, что непроизвольно приняла боксерскую стойку: туловище повернуто левым плечом к нему, подбородок опущен, сжатые кулаки по бокам. – Возможно, это нужно нам обоим. Пора двигаться дальше. Нельзя больше жить так: это плохо и для нас, и для Эммы. Думаю, тебе пора найти какое-то другое место для жилья.

– Другое? – повторил Генри, стоя в маленькой луже, словно тающий снеговик.

Она вспомнила, как впервые положила глаз на него: им было по девятнадцать лет, и они неуклюже стояли у стола с закусками в студенческой столовой в Секстоне. Тесс накладывала хумус на крекеры, а он возился с соломинкой, торчавшей из картонной кофейной кружки.

Его волосы были стрижены ежиком, как у морского пехотинца, а руки – бронзовыми от загара, как у человека, который все лето работал под открытым небом. Он носил холщовые плотницкие штаны и черную футболку с большими белыми буквами «Спроси меня» на груди. Тесс тянуло именно к таким парням: хорошо ухоженным, нормально выглядевшим. Но беда заключалась в том, что эти нормально выглядевшие парни с короткой стрижкой и гладкой золотистой кожей в конце концов неизбежно разочаровывали ее. Они оказывались тупыми, еще более тупыми, а иногда и просто слабоумными. Иногда ей хотелось тянуться к вычурным парням с пирсингом и пурпурными волосами, которые с ног до головы одевались в черное, – к парням, с которыми ей было о чем поговорить, – но по какой-то причине, как бы она ни старалась, у нее ничего не выходило.

Тесс подошла к Генри, решившись испытать свою удачу.

– Хочу кое-что спросить, – сказала она.

– Да? – взгляд его карих глаз встретился с ее взглядом.

«Ну точно, слабоумный», – подумала она, уже сожалея, что обратилась к нему.

– Насчет вашей футболки.

– Ах да, – сказал он и повернулся спиной, чтобы она смогла прочитать продолжение: «Насчет лакокрасочной компании Уилсона».

Тесс вздохнула.

– А я-то хотела, чтобы вы рассказали о смысле жизни и происхождении вселенной.

Генри пожал плечами и сконфуженно улыбнулся.

– Я мог бы что-нибудь придумать, – сообщил он. – Или рассказать о сне, который я видел вчера ночью.

– Хорошо, – она подступила ближе, внимательно слушая его.

– Я был коровой на лугу, знаете, просто жевал травку и клевер. Тихо и мирно.

Тесс кивнула, ожидая продолжения.

– А потом я проснулся, – добавил он, шаркая носком ботинка по линолеумному полу.

– И это все? – спросила Тесс. На этот раз она превзошла себя в игре «тупой, еще тупее». Она быстро огляделась по сторонам в поисках любого удобного предлога, чтобы уйти подальше.

– Я проснулся и подумал: а что, если все наоборот? – продолжал Генри. – Что, если это я корова, которая пасется на лугу и видит сон, что она человек, проживающий всю жизнь за один длинный цикл коровьего цикла REM-сна[13]? Вот так путешествие!

Тесс снова внимательно посмотрела на Генри.

– Декарт, – сказала она.

– Кто-кто?

– Ваши слова напоминают Декарта, французского философа. Мы проходили его на первом курсе; он изобрел целую теорию о разделении души и тела. Позвольте догадаться, вы ведь не ходите на курсы философии?

Генри с улыбкой покачал головой:

– Нет, я художник. Вернее, скульптор.

Тесс рассмеялась. Она не могла поверить в свою удачу.

Тесс смотрела на лужицу, которая растекалась под ногами у Генри.

– Знаешь, чего мне больше хочется понять, Генри? Чего я никак не могу усвоить? – она вспомнила слова в дневнике Сьюзи: Она умеет доводить себя до предела. Тесс вспомнила ответ Генри: Нет, я художник. Вернее, скульптор. – Как мы стали такими людьми, какими меньше всего хотели стать?