Летала мать не каждую ночь, а только по растущей луне и в определенные дни, как по расписанию.

– Мам, ты что – электричка? – дочь пробовала низвести безумие в область натужного юмора. – Почему понедельник и суббота?

– Каждый день планете определенной принадлежит, – терпеливой интонацией какого-нибудь сказочного профессора Дамблдора объясняла мать. – Понедельник – лунный день, Гекату славить положено. Суббота – Сатурну отведена, небесной матери.

Когда не получилось с психиатром, девушка обратилась к книгам – и научным, и тем, которые в прошлые времена назывались запретными. Вторые, конечно, были гораздо интереснее. Она собирала информацию о летающих женщинах – правда сохранилось все это только в форме инквизиторских допросов.

Спустя несколько месяцев поиска она сама вполне могла бы работать в психиатрической лечебнице консультантом по колдовским полетам. Она знала, что почти все ведьмы используют для полетов особую мазь, рецепт которой веками охраняется. В материалах дела от 1521 года она нашла, что мазь такая готовится из толстого куска мяса сваренных детей, желательно некрещеных. А у Френсиса Бэкона вычитала, что жир детей, вырытых из могил, следует смешать с соком волчьих ягод и ползучей лапчатки. Другая ведьма под пытками призналась, что способность летать она получает после того, как съест сваренный мозг черного кота. Тягучая, как смола, темная ересь была болото – начинаешь читать и уже не можешь остановиться.

Та девушка Яне много о ведьмах рассказывала. «Она была прекраснейшей девушкой в Вюрцбурге», – написал сентиментальный палач о некой девятнадцатилетней Барбаре, сожженной за колдовство. Сколько женщин, обычных горожанок, не замеченных даже в собирательстве трав, было погублено в темные времена ведьмомании. В церквях стояли ящики для анонимных доносов – можно было кинуть туда бумажку с именем любой соседки, и ее обязаны были проверить палачи.

Всем известно, у каждой ведьмы на теле есть дополнительный сосок, через который она кровью кормит своих фамильяров – животных, которые помогают ей в колдовстве. Если почитать материалы средневековых допросов, создавалось впечатление, что каждая третья женщина рождена с такой генетической аномалией. Может быть, инквизиторы тоже плохо спали по ночам и имели дар видеть незримое.

А мать той девушки все-таки однажды улетела – среди ночи выпрыгнула из окна. Была она обнаженная, все тело пряно пахнущей золотой мазью умаслено, лицо подкрашено как на праздник, волосы чисто вымыты. Лежала под окнами, раскинув сломанные руки и ноги в форме свастики, и даже санитарам из морга, многое повидавшим, было не по себе, потому что лицо покойницы сохранило выражение безмятежного счастья, а губы застыли в вечной улыбке, которую не смогли стереть даже похоронные гримеры. Так и улыбалась, лежа в гробу.

* * *

Лариса все-таки осталась, проросла в семью как гриб-паразит. Компромисс – Рада согласилась, чтобы незваная гостья пожила до начала августа. Не больше. Если второго августа она все еще будет в доме, если муж такое допустит, она объявит проект «Перезагрузка» несостоявшимся и уедет в город.

Лариса была ей и костью в горле, и спасением.

Тихие дни потекли один за другим, Рада с гостьи первое время глаз не сводила, но потом расслабилась. Младшенький, Мишенька, все время теперь при ней был – так и не смогла отпустить страшную картинку, как люди в дом вбегают, и видят ошпаренную детскую ручку, из бака с кипящей водой торчащую. А вот старшего сына, Сашу, гостья почти целиком на себя взяла. И это был такой глоток свободы, такое непривычное ощущение бесконечности времени. Вся жизнь Рады вокруг Сашеньки крутилась – она давно смирилась, не роптала. Из дома толком не отойти, да и находясь внутри, сидишь как на иголках – что он еще выкинет. И уборка, сплошная бесконечная уборка. Некогда нежные руки стали красными, в невыводимых цыпках. Сын то испражнялся на пол, то тарелки переворачивал. А когда пол клеенкой пытались устлать, устроил истерику – его пугало полиэтиленовое шуршание.

Лариса же быстро с ним поладила, и это было чудо. Сашенька ее в комнату пускал – иногда они часы вместе проводили. И еду соглашался брать из ее рук, и пачкал меньше, и почти перестал кричать.

Иногда Рада даже ловила себя на гаденьком чувстве ревности, которое она, конечно, сразу начинала давить, да вот только то не унималось, вибрировало в груди. Но и правда обидно – родной матери он не дает к волосам прикоснуться, а чужая девушка за несколько дней нашла правильный подход и отстригла его спускающийся почти до талии чахлый хвостик. И ногти его подпилила, и одежду, пропахшую выделениями тела, поменять уговорила.

И странным было то, что Сашенька будто бы совсем ее не раздражал. Ларисе даже, вроде бы, интересно было наблюдать за тем, как он строит свои городки спичечные. Однажды она и сама попыталась спички между собою скрепить – со стороны казалось, что это просто так – но те развалились в ее руках. Сашенька увидел, подполз, спички отобрал и на ее глазах сложил крошечный домик втрое медленнее, чем он делал это обычно. Рада смотрела на это как на доказательство Бога – ведь она не всегда верила в то, что сын вообще понимает, что происходит вокруг него. А тут у его действия была явная цель: обучить гостью, помочь ей засечь его движения.

В те дни Рада впервые за много лет выспалась и впервые смогла позволить себе просто так, бесцельно, поваляться в гамаке с найденным в доме старым журналом. Отдыхать было непривычно.

Лариса старалась как могла. Ей очень хотелось остаться в доме.

– Вот видишь, никто за тобой не приходит, – сказал ей однажды Максим. – Ты волновалась, что тебя из-под земли Яков достанет. Но он один раз приехал и все, смирился.

Лариса только вздыхала и смотрела на него грустно.

Однажды утром Максим нашел в колодце мертвую птицу. У них на участке колодец был – соседи завидовали. Другим, чтобы воды набрать, нужно к середине деревни с ведрами тащиться, а тут – вышел, когда надо, и тяни хоть по ковшику. Рада утром собиралась варить кашу тыквенную, вот он и пошел к колодцу, крышку деревянную откинул и сразу увидел ее. Крупная лесная птица, крылья крапчатые раскинулись по глади воды, как паруса в штиль. Как ей случайно в колодец попасть – ясно ведь, что подбросили. Максим ее ведром выловил, бросил на землю, под ноги.

А старуха Марфа за ним из-за забора наблюдала.

– Говорила же я вам, отдайте им девушку. Покоя вам не дадут теперь, пока не отдадите.

– Марфа, да что же вы говорите – откуда знаете, что это они? – удивился Максим. – Грузовичка их уже две недели у нас не видно. Может, мальчишки деревенские шалят.

– Давай, давай, питай себя сказками, – Марфа повернулась и к себе в дом пошла. – Сказки – они вообще питательны.

К вечеру пришли двое – Якова не было среди них, но сразу было ясно, что это его люди. Молодые мужчины, рослые, румянец по щекам разлит, как будто бы дрова на морозе рубили. И такой богатырский разворот плеч, и буйство кудрей – все это в диковинку глазу горожанина. Оба были в простых льняных рубахах. На одном – стоптанные кроссовки, другой – босиком.