— Знаю, — подтвердила она, еще раз наполняя рюмку. — Если точно, то введена уголовная ответственность за публичные действия, совершенные в целях оскорбления религиозных чувств. Называется это так: «Нарушение прав на свободу совести и вероисповеданий». Вплоть до лишения свободы на срок до трех лет. Ничего, у меня подруга — крутой адвокат, ни одного дела не проиграла, отмажет.

— Все равно рискуешь. А если я верю в Зевса? Попробуй теперь сказать, что его нет.

— Попробую, — по-моему, искренне развеселилась Арина. — Его давно уже нет. Гера с ним развелась и выгнала за моральное разложение и многочисленные измены. Люди потеряли веру в него, и как результат он утратил силу. Опустился, спился и умер бомжом на станции Обухово ещё до начала перестройки в январские морозы…

Я рассмеялся.

Только сейчас сделалось заметно, что Арина потребляет свое пойло намного активнее меня, при этом сохраняя полную серьезность.

— Но погоди, — уже немного беспокойно сказал я. — Если я — человек, имеющий некие личные убеждения, не сходящиеся во мнении с какой-то из многочисленных религий, то значит, смело могу полагать оскорблением любую попытку перекрестить меня или прочитать молитву в моем присутствии? Так? А если по подъездам ходят свидетели кого-нибудь там, я что, должен их выслушивать, дабы не оскорбить их религиозных чувств? Так что ли? Маразм.

— Маразм. Так ты узнал, что я просила?

— То, что стало в реальности с вашим профессором? Узнал, конечно.

— Что?!

— Он сменил имя, несколько изменил внешность, сбрил бороду и теперь его зовут Алексей Сергеевич. Фамилию не знаю, где живет — тоже. Извини уж.

— Ты что, издеваешься? С такими именами тьма народу, да и не факт, что это его новое паспортное имя. Фактически ничего полезного я от тебя не узнала.

— Извини. Это всё. Но я же узнал! А как насчет того, чтобы все-таки подарить мне ту историю?

— Нахал ты, однако ж. Ладно, я сегодня добрая.

— Добрая колдунья — это всегда здорово. Можно сказать — основа любой доброй сказки.

— Хорош прикалываться! Короче, пока у меня душевное настроение, желание и время есть, слушать будешь?

— Буду, конечно, — сказал я, а сам подумал, что ей самой не терпится поделиться обещанной историей.

Ведьма удовлетворенно откинулась на спинку кресла, и с наслаждением проговорила:

— Тогда слушай. Помнишь, я как-то рассказывала, что захотелось мне преподавательскую работу найти? И вот, по прошествии некоторого времени оказалась я в коридорах знаменитого Новоладожского университета. Я тогда только устроилась на кафедру, никого еще как следует не знала и боялась всего страшно, но это была замечательная практика, которая мне многое дала. Я, наконец, поняла, что это именно то место, где я и должна была оказаться. Приходилось работать очень много: иногда с утра до поздней ночи, и работала я так увлеченно, что совсем не ощущала усталости. Но был там один профессор, общую историю нежити читал. Довольно стремный такой дядечка. Один из самых видных исследователей в своей области. По выражению студентов «читал все, принимал все». Принимал в своей манере, то есть гонял по несколько раз на пересдачу, в выражениях особо не стеснялся, короче, суровым был преподом, принципиальным. И я вот все думала, почему, при богатейшей эрудиции, он отличался какой-то наивной методологией и узостью мысли. То есть, временами, профессор сыпал такими откровениями, что, наверное, мог бы и постесняться. Например, иногда он заговаривался и рассказывал о каких-нибудь исторических персонажах такое, будто пил с ними вино из одной бутылки, посещал один бордель и справлял нужду в одном и том же отхожем месте. Однако при этом был он абсолютно серьезен и даже больше — гордился своей методой. Если кто-то начинал спорить, то профессор буквально взрывался. Не терпел он альтернативных мнений, причем с таким видом, будто в самом деле свято верил в свои слова. Откуда у человека, который на самом деле знает до хрена, в характере такое неприкрытое чванство? Не могла понять. Тем более, что в свое время он читал лекции в Сорбоне, то есть вовсе не доморощенное светило. Не могла я взять в толк, как у такого специалиста могло возникнуть столь брутальное самомнение, доходящее порой до тупого самодурства? Очень любил он разные псевдоисторические сплетни, ничем не подкрепленные и явно вымышленные. Рассказывал в частности, что какой-то русский во времена якобинского террора скупал у палача отрубленные головы, клал их в железные клетки с цепями, и прятал в реке или в лесу. Потом, через год, вытаскивал, черепа отмывал и у себя хранил. Ну, полный же бред, но подобных баек было у него великое множество…

Ведьма прервалась, и долила себе в рюмку.

Слушая колдунью, я лихорадочно соображал, что теперь делать? Как выйти из разговора так, чтобы не показать своей заинтересованности и не вызвать лишних вопросов и подозрений с ее стороны?

— И вот, — продолжала Арина, — как-то раз, сказал он, что нужна физическая подмога: помочь переехать на новую квартиру. Отобрал нескольких крепких студентов — мебель таскать и коробки грузить, а взамен обещал в сессию не особо свирепствовать. Потом, вдруг я заметила, что один из этих ребят стал каким-то тихим и пришибленным. Я тогда в их группе вела практикум, и с ним у меня сложились вполне дружеские отношения. Зря лыбишься, парень был очень талантливый, но раздолбаистый, и я помогала ему, как преподаватель. Спросила, что случилось, и поведал он жуткую историю. Таскали они профессорское барахло из старой квартиры в грузовик, и наоборот, из грузовика в квартиру новую. Коробки, мебель, тюки разные. Так вот, пока ехали, моего студента посадили в кузов, чтобы за коробками следил. А он взял и открыл одну из любопытства. А там — переложенные поролоном, человеческие черепа, явно настоящие. А коробок-то много. Студентик перепугался до смерти, закрыл коробку, и с тех пор тихоней заделался, даже учиться лучше стал. История меня заинтриговала. Под благовидным предлогом напросилась я к профессору домой, он тогда вполне обжился уже в новом доме на улице Савушкина. А со студентом договорилась, что в определенное время тот подойдет к профессорской машине и стукнет так, чтобы включилась сигнализация. Если сигнал потом отключится, и никто не придет, то снова стукнет. Все знали, что полицию профессор на дух не переносил и все свои проблемы старался сам решать, без помощи властей. Да и сигнализацию такую поставил, что орала на весь квартал — старомодная какая-то. Так вот, сижу я у профессора, что-то он мне втолковывает, а тут — сигнализация сработала… Он в окно глянул, взял пульт, что-то сделал и звук пропал. Проходит минута — снова сигнализация. Он опять что-то там вырубил. Через минуту еще раз сигнал. Тогда профессор рассвирепел, и давай звонить кому-то… Да, забыла сказать, что была у него любимая ученица, Яна, к тому времени уже доцент. Сука, редкостная. Так он ей звонил, представляешь? Просил машину проверить, сам, говорит, занят, отойти не могу. Наверное, она где-то недалеко жила. Ну, думаю, провалился наш план. Но Яна что-то такое ответила, профессор трубку бросил, как-то по особенному выругался, и побежал во двор сам. Он был удивительно подвижен, несмотря на возраст. А я немедленно бросилась квартиру осматривать, и почти сразу натолкнулась на темный чулан, а там что-то за зановесочками, с потолка до полу. Я занавеску отодвинула — черепа! На полках, в два ряда! И таблички перед каждым. Причем, имена такие — «Людовик XVI», «Максимилиан Робеспьер», «Емельян Пугачев»… Перепугалась я, закрыла все, как было, и села на свое место. Тут и профессор пришел. О чем мы там говорили, я уже не помню, но, по-моему, он что-то заметил, однако ничего не сказал. А тем же летом вроде бы погиб, сгорел в доме, который снимал во время практики. Один только рассыпающийся скелет на пепелище нашли, по характерному кольцу опознали. Вначале думали, что кольцо серебряное, но оказалось — платиновое. Вот тогда и решили отправить к нему на квартиру кого-нибудь с кафедры. Как-никак погиб одинокий человек, надо же об имуществе позаботиться. Так оказалось, что квартиру уже обчистили. Всё вывезли. Причем соседи даже не заметили ничего. Как я слышала, платиновое кольцо тоже пропало… Студенту я правду потом так и не сказала, соврала, что не видела ничего.