В этот момент Мария легким взмахом руки постаралась привлечь мое внимание. С горестной улыбкой она указала сначала на Виктора, а потом на свой рот и покачала головой. Сначала я не придал ее жестам значения, но она разыграла ту же самую пантомиму во второй раз. И тут я понял, что она хотела мне объяснить.

— Он не может говорить? — спросил я. Она вновь покачала головой.

Я обошел кровать и зашел с той стороны, где она сидела, дабы показать Виктору, что я здесь, и, если возможно, как-то с ним объясниться. Я посмотрел на его посеревшее, исхудалое лицо и был потрясен тем, что увидел.

Мария держала его руку в своих ладонях. Глаза его устремлены были на ее лицо, но в них застыло выражение настоящего ужаса. Он смотрел на это милое личико так, как может смотреть человек в самую бездну ада. Мария же продолжала нежно ему улыбаться, а затем грациозно склонилась и поцеловала его в лоб. Струйка дыма, поднявшаяся от не прогоревших в камине дров, взвилась в воздух. В какой-то миг я, словно находясь в туманном сне, увидел, как этот дым, закружившись над Марией, накрыл и распростертую фигуру Франкенштейна.

Я вспомнил о настойчивой просьбе миссис Джакоби выпроводить молодую женщину из комнаты больного. Тогда я опустился на колени рядом с кроватью (из-за чего Марии волей-неволей пришлось выпустить руку Виктора) и, придвинувшись лицом к его лицу, проговорил:

— Друг мой, дорогой мой дружище… Ты чего-то боишься? Скажи мне чего именно ты боишься?

Его глаза, выражавшие страх, остановились на моих, и в то же время я прочел в его взгляде мольбу. Я посмотрел на Марию. Она покачала головой, заулыбалась и тем самым дала понять, будто все увиденное мною не следует принимать всерьез. Я заглянул ей прямо в глаза, красивые, но ничего не выражающие, и почувствовал, что они засасывают меня в свой омут. Я с трудом оторвал взгляд от Марии и снова посмотрел на испуганное лицо друга.

— Виктор! — воскликнул я. — Можешь ты мне сказать, наконец, что тебя так беспокоит?

Но он ничего не мог ответить, хотя глаза его, казалось, молили меня о чем-то. Затем его испуганный, совсем как у провинившегося ребенка, взгляд, словно подчиняясь чьему-то приказу, вновь обратился на Марию.

— Мисс Клементи, — сказал я. — Я знаю, что вы хотите как лучше, однако сдается мне, что ваше присутствие в комнате больного для него несколько обременительно. Не лучше ли будет, если вы прервете этот визит и посетите его позднее?

Она улыбнулась, глядя мне прямо в глаза. Острая ответная эмоция, постыдная при данных обстоятельствах, пронзила меня насквозь. Я подумал, что сошел с ума. Должно быть, так оно и было. Затем певица перевела сочувствующий взгляд на раненого, чьи руки она опять держала в своих ладонях, и лицо его от этого, казалось, еще более посерело, еще сильнее осунулось. Это вынудило меня вновь повторить:

— Я действительно считаю, что ваше присутствие вызывает у больного излишнее волнение. Виктор находится в таком состоянии, что ему лучше было бы предоставить покой, в противном случае выздоровление его будет продвигаться медленнее.

«Если он вообще когда-либо поправится», — подумал я про себя, а вслух добавил:

— Почему бы вам не оставить его прямо сейчас? Завтра придете опять. Может, он к тому времени почувствует себя немного лучше.

Но Мария только улыбалась и качала головой, но не выпускала руки испуганного больного. Выходить она не собиралась.

Я резко вышел из комнаты и застал миссис Джакоби за мирной беседой с Корделией, как будто и не было того неприятного «обмена любезностями», произошедшего утром на Грейз-Инн-роуд.

— Миссис Джакоби! — воскликнул я. — Она заигрывает с ним, даже когда он на краю гибели, а в его глазах застыл страх! Он боится ее. Он взглядом умоляет меня удалить ее из комнаты, но она не поддается. Он испытывает необъяснимый страх в ее присутствии. Нужно заставить ее уйти!

— Поэтому-то я и просила вас выдворить ее из комнаты, — сказала миссис Джакоби. — После того как на него было совершено нападение, она не выходит от него ни на минуту. И длится это уже около полутора суток.

— А нельзя ли поговорить с доктором? — спросила Корделия. — Пусть он велит ей уйти и назначит мистеру Франкенштейну профессиональную сиделку, которая бы могла за ним все время ухаживать. Разве можно потворствовать чьим-то капризам, когда человек в столь тяже лом состоянии?

— Капризам? Это не просто капризы! — мрачно заключила миссис Джакоби. — Я вчера сказала об этом док тору, но и его обвели вокруг пальца. И он, ясное дело, не устоял при виде ее милого личика. Мистер Гуделл, доктор придет через час. Вы сможете с ним поговорить?

— Конечно! — ответил я. — Может, нужно пригласить родителей Виктора — ведь он в таком тяжелом состоянии.

— Миссис Джакоби сказала мне, что он не хочет их беспокоить, — объяснила Корделия.

— А нужно ли в такой ситуации с ним соглашаться? Я в этом не уверен. Он в очень тяжелом состоянии, и не исключено, что он подвергается давлению со стороны. А вот в том, что родители его захотят приехать, я не сомневаюсь.

— Одно я знаю наверняка, — отметила миссис Джакоби. — Марию необходимо удалить из комнаты больного.

Я почувствовал, что у меня едва ли достанет сил еще раз войти в это помещение и вновь посмотреть на серое, исхудавшее лицо друга, взглянуть в его испуганные глаза, отчаянно взывающие о помощи. И все-таки я заставил себя это сделать. Пройдя через всю комнату, я подошел к тому месту, где сидела Мария, по-прежнему сжимавшая руку Виктора в своей. Я заверил друга, что побеседую с доктором, как только тот придет, и уговорю его назначить больному сиделку, которая не отойдет от него ни на шаг. После того как я это сообщил, по выражению его лица можно было заключить, что он испытал некоторое облегчение. Бросив взгляд на Марию, я увидел, что она продолжает улыбаться, как и раньше. Была ли в ее глазах жестокость, или мне это только показалось?

После того как я вышел из комнаты, Корделия взяла меня за руку и сказала:

— Миссис Джакоби должна с тобой поговорить.

Я последовал за дамами вниз, в ту длинную, холодную гостиную с люстрами в чехлах и приглушенным освещением. На камине, в котором яростно пылал огонь, стояли две зажженные свечи. При нашем появлении двое охранников, демонстрируя свою бдительность, сразу же вскочили на ноги. Мы отошли подальше к окну и заговорили на пониженных тонах, стоя, возможно, на том самом месте, где после нападения лежал израненный Виктор.

Снег за окном все еще лежал на траве и на ветвях деревьев. Земля теперь была покрыта замерзшими следами служителей порядка, которые пытались отыскать напавшего на Франкенштейна человека. «А не случилось ли так, — подумал я, — что преступник, когда все эти люди разошлись, вернулся вновь? Не стоит ли он там опять, прижавшись к черному стволу дерева?»

И тут миссис Джакоби схватила меня за руку. Я почувствовал (и этому не помешала ткань моей куртки), как сильно сжались ее пальцы. Она горячо заговорила: