Дунк злобно глянул на сира Лукаса.

– Вина целиком моя.

– Так ли? – Вдова оглядела Дунка с головы до ног, задержав взгляд на груди. – Дерево и летящая звезда. Этот герб я вижу впервые. – Она провела двумя пальцами по ветке вяза на камзоле у Дунка. – И он не вышит, а нарисован. Я слышала, что так раскрашивают шелка в Дорне, но вы слишком велики для дорнийца.

– Не все дорнийцы маленькие, миледи. – Дунк чувствовал ее пальцы сквозь шелк. На руке у нее тоже веснушки – и по всему телу, наверное. У Дунка внезапно стало сухо во рту. – Я провел в Дорне год.

– Там все дубы такие высокие? – спросила она, не отнимая пальцев от ткани.

– Это, собственно, вяз, миледи.

– Хорошо, я запомню. – Она убрала руку. – Во дворе слишком пыльно и жарко для разговора. Проводи сира Дункана в мою приемную палату, септон.

– С удовольствием, сестрица.

– Наш гость, думаю, хочет пить – вели заодно принести вина.

– Как прикажете, – просиял септон.

– Я приду, как только переоденусь. – Она расстегнула пояс с колчаном и отдала своему спутнику. – Пусть мейстер Серрик тоже придет. Пришлите его, сир Лукас.

– Я приведу его тотчас же, миледи, – заверил Длинный Дюйм.

Она одарила своего кастеляна холодным взглядом.

– Нет нужды. Я знаю, как много у вас дел в замке. Довольно будет, если вы пришлете мейстера ко мне в комнаты.

– Миледи, – сказал Дунк ей вслед, – я оставил своего оруженосца за воротами. Можно ли ему пойти с нами?

– Оруженосца? – Улыбаясь, она из женщины двадцати пяти лет становилась пятнадцатилетней. – Разумеется, если вы так желаете.

* * *

– Не пейте вина, сир, – прошипел Эг, пока они ждали в приемной вместе с септоном. Каменный пол устилал душистый тростник, на стенах висели гобелены с турнирными и батальными сценами.

Дунк фыркнул и прошептал в ответ:

– Очень ей надо меня отравлять. Она думает, что я олух с овсянкой вместо мозгов, ручаюсь.

– Сестрица любит овсянку, – заметил на это септон, возникнув словно из-под земли с кувшином вина, кувшином воды и тремя чашами. – Да-да, я слышал. Я хоть и толст, но не глух. – Он налил себе и Дунку вина, а Эгу воды, но мальчик тут же отставил чашу. – Вино борское, – сказал септон Дунку, – а яд придает ему особо тонкий букет. – Он подмигнул Дунку. – Сам я, правда, не пробовал, но мне говорили.

Дунк осторожно отведал вина, сладкого и очень приятного, но лишь тогда, когда септон, причмокивая, наполовину опорожнил свою чашу. Эг скрестил руки на груди, упорно отказываясь пить.

– Овсянка ей в самом деле нравится – и вы тоже, сир. Уж я-то сестрицу знаю. Увидев вас во дворе, я возымел надежду, что вы – поклонник миледи и приехали из Королевской Гавани искать ее руки.

– Как вы узнали, что я родом из Королевской Гавани? – нахмурился Дунк.

– У гаванских выговор особый. – Септон поболтал вино во рту, проглотил и вздохнул от удовольствия. – Я много лет прослужил при верховном септоне в Великой Септе Бейелора. Вы не узнали бы город после минувшей весны, – сказал он со вздохом. – Одни кварталы выгорели, другие стоят пустые. Даже крыс не стало, вот странность какая. Мыслимо ли, чтобы в городе не было крыс?

Дунк уже слышал об этом.

– Вы были в городе во время поветрия?

– Был, был. Страшное время, сир, страшное. Сильные мужчины утром вставали здоровые, а к вечеру умирали. Люди мерли в таком множестве и с такой быстротой, что их не успевали хоронить и вместо этого сваливали в Драконьем Логове. Когда груда тел достигала высоты десяти футов, лорд Риверс приказывал пиромантам сжечь их. Огонь полыхал за окнами, как в те времена, когда под куполом еще жили драконы. Ночью зеленое зарево дикого огня было видно со всех концов города – я до сих пор не могу видеть зеленый цвет. Говорят, что болезнь косила народ и в Ланниспорте, и в Староместе, но в Королевской Гавани она унесла четырех из каждых десяти человек, не щадя ни молодых, ни старых, ни богатых, ни бедных, ни великих, ни малых. Скончался наш добрый верховный септон, голос богов на земле, а с ним ушла треть Праведных и почти все Молчаливые Сестры. Его величество король Дейерон, славный Матарис, Валарр, десница… скорбный перечень. К концу мора половина города молилась Неведомому. – Сефтон выпил еще и спросил: – А вы где были в ту пору, сир?

– В Дорне.

– Хвала милосердной Матери. – В Дорн весенняя хворь так и не пришла – потому, возможно, что дорнийцы закрыли свои порты и границы. Аррены в Долине сделали то же самое, и их зараза тоже не тронула. – Все эти разговоры о смерти способны отвратить человека от вина, но и радоваться в наше время тоже особенно нечему. Засуха продолжается, несмотря на все наши молитвы. В Королевском лесу бушуют пожары. Жгучий Клинок и сыновья Дейемона Черное Пламя замышляют недоброе в Тироше, кракены Дагона Грейджоя рыщут по Закатному морю, как волки. Они захватили половину богатств Светлого острова и сто женщин. Лорд Фармен укрепляет оборону – ни дать ни взять отец, который надевает на свою дочь пояс целомудрия, когда у нее живот уже на нос лезет, как у меня. Лорд Бракен медленно угасает на Трезубце, а старший его сын умер по весне. Стало быть, лордом станет сир Ото, а Блэквуды ни за что не потерпят Бестию Бракена у себя по соседству, и будет война.

Дунк знал о старинной вражде между Блэквудами и Бракенами.

– Может быть, их сюзерен вынудит их сохранить мир?

– Увы. Лорд Талли – мальчик восьми лет, окруженный женщинами. От Риверрана многого ждать не приходится, а от короля Эйериса – и подавно. Вряд ли эта распря удостоится его высочайшего внимания, если только какой-нибудь мейстер не напишет книгу о ней. Лорд Риверс к нему никого из Бракенов не подпустит. Вы же помните – наш десница наполовину Блэквуд. Если он и пошевелится, то лишь для того, чтобы помочь своей родне укротить Бестию. Небесная Матерь пометила лорда Риверса при рождении, а Жгучий Клинок на Багряном Поле добавил свою отметину.

Септон говорил о Красном Вороне. Настоящее имя десницы – Бринден Риверс[6]. Его мать происходила из дома Блэквудов, а отцом был король Эйегон Четвертый.

– Что до Эйериса, – продолжал, не забывая о вине, септон, – то его величество больше занят пыльными свитками и древними пророчествами, чем своими лордами и законами. Он не дает себе труда даже зачать наследника. Королева Эйелинор каждый день молится в Великой Септе, чтобы Матерь благословила ее чрево, но до сих пор остается девственницей. У Эйериса отдельные покои, и говорят, что он куда охотнее ложится в постель с книгой, нежели с женщиной. – Он снова наполнил свою чашу. – Будьте уверены: нами правит лорд Риверс с помощью своих чар и шпионов. Противников у него нет. Принц Мейекар сидит и дуется в Летнем Замке, лелея обиду на своего августейшего брата, принц Рейегаль расслаблен и телом, и разумом, а его дети еще малы. Все должности заняты друзьями и фаворитами лорда Риверса, лорды Малого совета лижут ему руки, новый великий мейстер увлечен чародейством не меньше, чем он. Гарнизон Красного Замка составляют Вороньи Зубы, и без позволения десницы никто не имеет доступа к королю.