Господи, что же это?!! Саша, Сашенька, милая моя, хрупкая бабочка! Тебя ведь нет в этом костре, правда? Ты успела, ты выпорхнула из смертоносной жестянки, ты лежишь сейчас там, внизу, ты ранена, но жива!

– Я иду, Сашечка, потерпи, я уже иду! – лихорадочно забормотала я, с трудом поднимаясь.

О чем-то отчаянно визжала левая нога, руки стали мокрыми и скользкими, но мне было не до того. Цепляясь за кусты, за обломки деревьев, оставленные рухнувшей вниз машиной, я спускалась по почти отвесному склону. Где же ты, Сашка?

Хотелось оказаться возле пылающей машины как можно быстрее, душа моя рвалась туда, проклиная в отчаянии неуклюжее медлительное тело.

И тело обиделось. Видимо, оно и так держалось на пределе своих возможностей, изо всех сил стараясь помочь хозяйке. Мне бы поблагодарить его, но… там же Сашка, ей нужна помощь, а я ползу, словно беременная улитка!

Бунт на корабле был дружным и победоносным. Руки соскользнули с очередной ветки, левая нога, изводившая меня своими воплями, решила упасть в обморок, я оступилась и с чувством приложилась темечком о какой-то валун. Предатели…

Солнечный луч настойчиво пытался просверлить мне глаз. Сопя от усердия, он тянул меня за ресницы, стараясь приоткрыть мое веко. Веко, шепотом, чтобы не разбудить хозяйку, матерясь, возмущенно отбивалось от наглых притязаний нахала. Но луч не отставал.

Мне их возня быстро надоела, и я приняла поистине диктаторское решение – не обращая малейшего внимания на мнение парламента, желавшего еще побыть в отключке, я открыла глаза.

Луч, не ожидавший такой масштабной реакции на свои действия, трусливо метнулся в сторону.

А я лежала, уставившись в потолок, и сияла ласковой улыбкой тихого кретина. Господи, какое счастье, это был всего лишь сон! Более жуткого и правдоподобного кошмара подсознание еще мне не подбрасывало. Свинство какое! Приезжаешь отдохнуть в шикарный замок, наслаждаешься великолепными видами, дышишь искристым горным воздухом – лепота и благолепие. Так нет же, Анечкины мозги давно и прочно подсели на адреналиновую иглу, им приключения подавай! Сонный покой нам не нравится! Долго придумывал, мерзота серая, как хозяйку «порадовать», да? Напрягался, сюжет оттачивал, картинки покрасивее выискивал! И получилось ведь, до дрожи жизненно получилось. Лежу вот теперь, слабая, уставшая, и ощущаю себя старой вазой, которую случайно уронили дети и, боясь наказания, кое-как собрали осколки и склеили их скотчем. Причем скотча намотали от души, самой вазы и не видно почти. Вон, даже руку не поднять.

Продолжая улыбаться, я сфокусировала взгляд на непослушных руках. Ы-ы-ы? Гм. Глыпт!

Теперь вместо прежних изящных ручек на одеяле лежали два полена, увенчанные кувалдами. Вся эта «роскошь» была тщательно упакована в бинты.

Я вскочила с кровати и бросилась к двери. Ментально. В действительности это выглядело натужным приподнятием моей головы. Зато обратно на подушку голова вернулась легко и непринужденно, с элегантностью строительной бабы. И с тем же звуком.

Но даже краткого обзора собственного тела мне хватило для того, чтобы сделать неутешительный вывод: меня подготовили к погребению в местных катакомбах, предварительно мумифицировав по рецепту египетских жрецов. Будут теперь экскурсии водить, показывать людям мои плотно перемотанные бинтами мощи.

Хотя, если честно, до состояния мощей моей тушке еще ой как далеко.

Тогда зачем меня так забинтовали? И почему попытка пошевелиться вызывает такую дикую боль? Особенно выделяется энтузиазмом левая нога.

Левая нога… руки… Пульсирующая боль во лбу… Значит, это был не сон?!!

– Саша! – все еще удерживая за кончик хвоста ускользающую надежду, закричала я. – Са-а-аша-а-а!

– Не надо кричать, Анна, – появившийся в дверях фон Клотц холодно посмотрел на меня. – Вы травмировать дети. Виктория только начать прекращать слезы после инъекция доктор. Слава спать, он тоже ранен. Доктор дать ему снотворное.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, Фридрих, – и так-то не очень правильная речь немца сейчас для меня была всего лишь набором слов. Или я просто не хотела его понимать?

– Вы очень сильно разбиться, Анна, – постарался накапать в склянку своего голоса несколько капель истинного участия господин фон Клотц. Но раствор получился слишком слабым, вода безразличия победила. – За вам будет ухаживать медсестра. Ее звать Грета, она не знать русский язык. Она будет делать то, что рекомендовать доктор. Слушать Грета, выполнять все, хорошо есть – и вы быстро стать на ноги. Но кричать больше не надо. – И фон Клотц повернулся, чтобы уйти.

– Подождите! – Я невольно дернулась, пытаясь удержать Фридриха, и, не выдержав очередной атаки боли, вскрикнула и заплакала. Проклиная себя за слабость, я прохлюпала: – Но как же Саша?! Что с ней? Вы нашли ее? Она серьезно пострадала?!

– Тело пока не найдено, – сухо сообщил белесый червяк и что-то прокричал по-немецки в глубину коридора.

Затем он вышел, не оглядываясь. Вместо него в комнату вплыл могучий буксир, покрытый белоснежным чехлом халата и с накрахмаленной трубой, в смысле – в шапочке. С собой буксир притащил штатив с прикрепленным к нему пузырем. Видимо, это и есть Грета. Она приблизилась, отыскала среди бинтов на моей руке нужное место и вонзила туда здоровенную иглу. Закачав в меня целый шприц какого-то лекарства, Грета приспособила пузыристое сооружение к другой руке. Убедившись, что все сделано правильно, она, не проронив ни слова, уплыла прочь.

Скорее всего, Грета сделал мне укол какого-то анестетика, поскольку физическая боль начала сдавать свои позиции, пока не превратилась в скукоженный комочек, притаившийся в моей левой ноге.

Но ее место заняла боль душевная, выжигая на своем пути все живое. «Тело не найдено». И все?! И это – о светловолосой хрупкой женщине с милой улыбкой и ласковыми голубыми глазами? О моей Сашке?! Ну, герр, ты еще бóльшая гнида, чем я предполагала!

Жидкое пламя боли, отчаяния, безысходности разливалось во мне все шире, все дальше. Словно вулканическая лава, оно ползло к мозгу. Я в оцепенении лежала на кровати, не в силах сопротивляться наступлению коллапса.

А потом я вспомнила… Вспомнила, как моя нога проваливалась на педали тормоза. И эта машина посреди дороги. И пустые глаза фон Клотца. И его попытка, пусть и вялая, не пускать с нами Славку.

ОН ЗНАЛ! Эта блондинистая крыса все знала! Все было подстроено, катастрофа должна была произойти – и она произошла.

И сделал это Фридрих фон Клотц.

Леденящая ярость девятым валом поднялась из глубины моей души и обрушилась на расползавшуюся по моему телу лаву боли, мгновенно превратив ее в корку пепла. Боль осталась со мной, она тлела и жгла в груди, но где-то там, далеко, под слоем гнева и холодной сосредоточенности.

Я не знаю, Сашка, чем ты могла помешать фон Клотцу, но обещаю – я разберусь во всем. Чего бы мне это ни стоило!