Оставим тех, что уплыли, и вернемся к тем, кто остался на острове и почитал себя погибшим.

Те тридцать тысяч воинов, что высадились на остров, почитали себя погибшими, потому что не знали, как им уйти оттуда. Злобствовали они, сильно тосковали и не знали, что им делать.

И так-то они поживали на том острове. Услышали царь большого острова и его подданные (японцы), что войско рассеяно и разбито, а кто спасся — на маленьком острове; услышали они это и обрадовались; как только море успокоилось, сели они на свои суда и прямо поплыли к маленькому острову; высадились на берег с тем, чтобы захватить всех, кто там. А те тридцать тысяч воинов увидели, что враг высадился на берег и сторожить суда никто не остался; как умные люди, пока враг шел захватывать их, прошли другою стороною, добрались до судов, да и забрали их.

А так как суда никто не сторожил, то и нетрудно им было это сделать.

Что же вам еще сказать? Сели они на суда и от этого острова поплыли на другой. Высадились на берег со знаменами и значками тамошнего царя, да так и пошли к столице; народ видит свои знамена, но истинной правде, думает, что царское войско идет, и впускает врага в город. В городе оставались одни старики. Взял враг город, всех повыгнал, оставил себе только красивых жен. Вот так-то, как вы слышали, рать великого хана захватила этот город.

Узнал царь со своим народом, что город взят и дела пошли так, и жизнь стала ему не мила. Вернулся он на других судах к себе на остров, обложил город со всех сторон, и никому нельзя было ни войти в город, ни выйти оттуда. Что же вам сказать? Семь месяцев держалась рать великого хана в том городе, днем и ночью ухищрялись воины известить великого хана о своем деле и ничего не могли поделать. Видят воины, что делать им нечего, и заключили мир с осаждавшими: спасая свою жизнь, сдались все, да еще с тем, чтобы до конца жизни не уходить с острова[52]. Случилось это в 1269 году по Р.Х.[53] и было все так, как вы слышали.

Великий хан приказал одному князю — начальнику — отрубить голову, а другого отослал на гот остров, где он погубил стольких людей, и там казнил. Великий хан сделал это, потому что узнал, как он вел себя нехорошо в том деле.

Расскажу вам об одном великом чуде. В одном замке на том острове два князя захватили много народу; и когда люда не захотели сдаваться, приказали они всех перебить, головы всем отрубить. Так и было сделано: отрубили веем головы, только осьми человекам не могли отрубить, и вышло так от силы тех камней, что были на них: у каждого в руке, между мясом и кожею, было по камню, а снаружи его было не видать. Камни те были заколдованные; была в них такая сила: на ком такой камень, не умереть тому от железа. Сказали князьям, что от железа те восемь человек не погибнут; велели тоща князья перебить их палицами, а но смерти вытащить из их рук те камни; и ценили они их дорого.

Вот так, как я вам описал, случилось все это, и рать великого хана была разбита».

По мнению целого ряда историков, татаро-монголо-китайский каан Хубилай явно переоценил собственные силы, ибо подобной армии было явно недостаточно для завоевания Японских островов, защищать которые были готовы, но самым скромным подсчетами, до четырехсот тысяч «боевых холопов», — именно столько насчитывалось в то время в Стране восходящего солнца этих профессиональных бойцов. По всей видимости, Великий хан Хубилай просто не представлял себе объем предстоящих военных задач и не был знаком с боевыми качествами и воинским духом японского военного сословия, с представителями которого предстояло скрестить оружие его экспедиционному корпусу. Потомком «Потрясателя мира» Чингисхана двигала самоуверенность человека, избалованного удачами, привыкшего всегда и всюду побеждать.

Сегодня представляется крайне непростым делом оценить действия полководцев и флотоводцев каана Хубилая. Вероятно, в юаньской армии фактически отсутствовало единое командование. Генерал Лю Фу-хэн мог обладать высшим авторитетом среди остальных генералов, но все решал не он, а военный совет[54]. Хотя идея завоевать Чипунгу с подобными силами была авантюрной, но экспедиционный корпус мог захватить плацдарм на японском побережье, который юаньские десантные войска в дальнейшем могли бы постепенно расширять, используя его для развития наступления в глубь острова Кюсю. Правда, для этого потребовалось бы организовать целую серию морских конвоев для переброски в Японию через Корею все новых подкреплений.

В первых полевых сражениях захватчикам сопутствовал успех, хотя нельзя сказать, что место для высадки было выбрано грамотно. Странно, что корейские адмиралы, хорошо осведомленные (в отличие от татаро-монголов и китайцев) о бурном характере моря в этих местах, предложили для стоянки именно бухту Хакатэ, открытую для ветров и штормов. Возможно, недоброжелатели корейского «вана» Вунчжона, доносившие каану Хубилаю о тайном сговоре правителя Корё с японцами, были не так уж неправы в своих обвинениях? Как говорится, «темна вода во облацех»…

Отважный родовитый «боевой холоп» Хисацунэ Симадзу, командовавший японской обороной на участке высадки, принял, казалось бы, правильное решение, попытавшись сбросить экспедиционный корпус Хубилая в море. Однако после неудачи японцев в полевом сражении стало ясно, что укрепления, возведенные в районе высадки, слишком слабы, и понесшие чувствительные потери японские «боевые холопы» не могли рассчитывать удержать их на следующий день. Таким образом, кроме личной храбрости доблестного Хисацунэ Симадзу и его верных соратников, самурайская береговая охрана — увы! — ничем себя не прославила.

Итак, в 1274 году, после того, как японцы отвергли ряд дипломатических миссий каана Хубилая и угроз со стороны юаньцев, они внезапно узрели пред собой гигантский флот из девятисот кораблей с несколькими десятками тысяч татаро-монгольских, китайских и корейских воинов на борту. На первых порах японцы, несмотря на страстные призывы «сиккэна» Токимунэ взяться всем поголовно за оружие, смогли наскрести всего-навсего восемь тысяч конных и пеших «буси» с острова Кюсю.