Черчиллю представлялось, что он очень умело ухаживает за женщинами. За то время, что он так безуспешно добивался руки Мюриэль, он написал новеллу, которая заканчивалась свадьбой героев. Мужчина — привлекательный двадцатилетний аристократ, а женщина — девятнадцатилетняя красавица. Они встречаются на балу в старом курортном городке и безумно влюбляются друг в друга в течение трех дней.

Черчилль писал: «Эта ночь — третья после их первой встречи — была прекрасной, теплой и спокойной, огни на яхтах отражались в воде, а в небе сверкали яркие звезды. После ужина они остались одни в саду, и, несмотря на то, что познакомились все три дня назад, мужчина сделал ей предложение. Она согласилась выйти за него замуж».

В выдуманной истории все происходило легко — само собой. Но это была не выдумка, хотя и выглядела таковой. На самом деле Уинстон описал ту ночь, когда его родители поженились. Об этом ему рассказала мать — Дженни — и он облек историю в романтические одежды. Он чуть-чуть приукрасил события прошлых дней, чтобы утешить себя. Если лорд Рэндольф мог встретить Дженни и без труда завоевать ее сердце в три дня, почему Уинстон не может за три года найти нужную ему женщину и жениться на ней?

Биографы считают, что он всего лишь отдавал дань талантам отца — лорда Рэндольфа, но по этому лекалу Уинстон кроил и свою собственную жизнь. У него никогда не было близких отношений с отцом, хотя Уинстон очень тянулся к нему. Отец был трагической фигурой — честолюбивым и искренним политиком, — но очень неудачливым как государственный деятель; сколько бы он ни привлекал к себе внимания, ему этого всегда было мало; испытывающий гордость за своих предков, он был трудным мужем и отцом. Долгое время Уинстон жил в тени своего отца и не мог не задаваться вопросом: можно ли считать полученное наследие благословением или проклятием.

Может быть, еще слишком рано было искать ответ на этот вопрос, однако Уинстон надеялся, что книга поможет ему разобраться и найти убедительный, правдоподобный ответ. Описывая историю жизни сэра Рэндольфа, он поворачивал ее таким образом, что биография отца становилась интерпретацией его собственной жизни. А у них было много общего, но сплав Уинстона-Рэндольфа, описанный в биографии, выглядел более благородным, стойким, решительным и дальновидным, чем тот Рэндольф, каким он был в действительности. А в нескольких пассажах — отступлениях от главной темы — Уинстон скорее описывал себя, чем отца. «Он добился известности, — писал он о лорде Рэндольфе, — своим бунтарским характером, высмеивая почтенных лидеров, насмехаясь над авторитетами со смесью аристократической надменности и демократической грубости».

На страницах книги Рэндольф выступал непонятым героем, который пытался вдохновить свою партию и страну на достижение великих целей, но был побежден силами реакции и эгоистическими интересами. С поломанными крыльями он упал на землю; еще один аристократ-мечтатель, вроде лорда Байрона, он прожил короткую, но насыщенную жизнь, люди без воображения относились к нему с пренебрежением, но те, кто понимал его, не переставали скорбеть об утрате такой личности. Растянутая на тысячу страниц, книга стала величественным сияющим монументом, своего рода манифестом. Уинстон собрал воедино разрозненные сведения о жизни отца, соорудив романтическую ее версию, которая могла служить путеводителем для его собственной карьеры.

Как-то, еще не завершив работу над книгой, он приехал в гости к поэту Уилфреду Скоуэну Бланту, старинному другу Рэндольфа. Высокий, эксцентричный и искренний Блант все же старался скрыть от взгляда посторонних неудобные стороны характера лорда Рэндольфа. И всегда находил какие-то оправдания для друга, даже если тот и был виноват. Как и Уинстон, Блант был склонен видеть в характере обаятельного и сумасбродного Рэндольфа нечто байроновское. Но вообще-то Блант был помешан на лорде Байроне настолько, что женился на внучке поэта — леди Анабелле — и считал себя «перерождением Байрона».

Слушая рассуждения Уинстона о том, что он выделяет главным в биографии, Блант вдруг осознал, как сын похож на отца. Как многое от отца он может видеть в сыне. И речь шла не о физическом сходстве, не столь уж заметном, но Уинстон каким-то сверхъественным образом воспринял суть отцовского духа. «Он потрясающим образом походил на отца в манерах и том способе мыслить, какой был ему присущ, — записал Блант в августе 1904 года в своем дневнике. — Он только вернулся после игры в поло, невысокий, крепкий с блестящими глазами и вызвал у меня в памяти образ Рэндольфа, каким он был двадцать лет назад. Он достал из папки письма отца, которые я дал ему почитать полтора месяца тому назад, и прочитал их вслух, чтобы я мог объяснить какие-то недомолвки и неясные места, а также подвести итог некоторым политическим событиям начала восьмидесятых годов, с которыми были связаны я и Рэндольф. Было нечто трогательное в том, с какой скрупулезностью верный сын пытался разобраться в перипетиях жизни сэра Рэндольфа».

В лучшие моменты своей жизни лорд Рэндольф был чрезвычайно остроумным, воспитанным, красноречивым и страстным. А в худшие — столь порывистым, опрометчивым и непредсказуемым, что многие современники считали его психически больным. Так, например, лорд Дерби в 1885 году написал: «При всей его замечательной ловкости, он совершенно ненадежен: едва ли джентльмен и, вероятно, более или менее безумен». Даже его лучший друг лорд Роузбери писал, что Рэндольф всегда страдал своего рода «непослушанием», а со временем оно перешло в более сложную форму, когда его разум окончательно сошел с катушек.

Что узнал Уинстон, и что современники его отца вынуждены были признать, это то, что Рэндольф страдал от последствий сифилиса, который и убил его. И хотя кое-кто пытался высказать предположение, что причина скрывалась в растущей опухоли мозга — это всего лишь отговорки. Обсуждение венерических заболеваний в викторианское и даже эвардианское время — было под запретом, поэтому Уинстон вынужден был использовать эвфемизмы для объяснения причин смерти отца. Он писал, что Рэндольф стал жертвой таинственного и «страшного заболевания», что любящие его вынуждены были признать со стыдом и печалью».

Лорд Роузбери выразился более внятно: «тяжкий недуг парализовал и убил его». Даже более того, он пояснял, что Рэндольфу становилось все хуже и хуже, из-за того, что «невидимый яд отравлял его организм». Биограф более позднего времени, Рой Фостер, писал, что специалист по этим вопросам, доктор Руз не сомневался — пациент болен сифилисом и лечил его соответствующим образом. В последние годы жизни лорда Рэндольфа часто посещал член Британского гинекологического общества Джордж Э. Кит, специалист по венерическим заболеваниям, лечивший представителей обоих полов. Его услугами пользовалась и Дженни. За неделю до кончины Рэндольфа ее более всего страшило, что причины болезни мужа станут известны широкому кругу людей.

Она писала своей сестре Леони: «Никто в обществе и даже в нашем светском обществе пока не знает правды… и страшно даже подумать, если это как-то вырвется наружу. Это нанесет непоправимый вред и его политической репутации и его памяти, не говоря уж о последствиях для всех нас». (Где и когда Рэндольф подхватил заразу — неизвестно. Но достаточно долгое время они с Дженни жили на расстоянии друг от друга, и она была погружена в вихрь собственных увлечений. Наверное, болезнь мужа ее не коснулась.) Уинстону правда стала известна, когда его отец был еще жив. В свои двадцать лет он уже умел добиваться, чего хотел. И он убедил доктора Руза показать ему медицинские отчеты и попросил, чтобы тот рассказал ему «все как есть». Признавшись матери в содеянном, он поклялся, что «не сказал об этом ни единой живой душе… Должен признаться тебе, насколько это тревожит меня».