— Идите, идите, — бормочет тетя Сима, слезы клокочут у нее где-то в горле, но она не дает им воли, ведь она поступает правильно, правильно, и все у нее очень замечательно! — Идите уже, а то до дому как доберетесь?

Ольга Михайловна растеряна и, ей-богу, не знает, что говорить. «Приезжай к нам!» — сказано, «Все-таки зря!» — сказано, «Будь там счастлива!» — и не один раз. Действительно, уже легче было бы уйти. А тут еще Ритка молчит все время, как немая.

— Ритуля! — ласково говорит Сима. — Ты ужасно выглядишь!

— Хоть уезжая навеки, могла бы что-нибудь приятное сказать, — мрачно улыбнулась Рита.

— Родные мои! — Сима прижала руки к груди и больше не сдерживала слез. — Вы свои дела тут наладьте, умоляю! Рита, будь благоразумной! Олюшка, будь милосердной!

— Мое неблагоразумие вас помирило, — заметила Рита.

— Неисповедимы пути… А что ты хочешь этим сказать?

— Ничего… Успокойся, тетя Сима. Езжай с миром. Я благоразумна, как дельфийский оракул, разве не видно?

Ольга Михайловна с тревогой поглядывала на дочь: что-то они с отцом все-таки не так поняли. Из-за пустяковой интрижки и амурных похождений человек не дает такой нервной свечки. А Рита… На нее ж смотреть жутко: бледно-зеленое лицо, красные глаза, похудела сильно. Вот проводят Симу и надо поговорить с девочкой, серьезно, по-доброму. Хотя, как вспомнишь тот день имени розовой куртки! Ольгу Михайловну передернуло.

Рита посмотрела на часы:

— Ма, и вправду пора. Уже полдвенадцатого. Ночевать где будем?

Зарыдали, завыли сестры, бросились друг к другу, приникли и замерли. Рита исподлобья смотрела на эту скульптурную группу. В голове заиграло: «Я отдала тебе, Америка-разлучница, того, кого люблю…» Нет, тьфу, несуразица! Там речь о любимом мужчине и об Америке. А тетя Сима ждет посадки на Тель-Авив.

В метро, все еще всхлипывая и сморкаясь, Ольга Михайловна приникла к Ритиному плечу.

— Дочь! Я хочу разобраться. Все-таки что случилось, расскажи маме.

Рита помолчала, глядя прямо перед собой. Потом медленно произнесла:

— А тогда вам не хотелось меня выслушать?

— Ну, дочка, ты должна нас простить и понять! То был эмоциональный момент, мы психанули. Но ты же знаешь, мы с папой — твои друзья.

— А теперь, мама, говорить уже не о чем. Нет предмета. Все в порядке, я ведь уже докладывала. Послезавтра выхожу на работу, в выходные забираю у вас Ваньку. И все пойдет, как прежде.

— Ну, так это же хорошо! Почему ты об этом так говоришь?

— Как — так? — Рита посмотрела на мать, и та поразилась пустоте ее взгляда. — Мне выходить. Пока, — она стремительно встала с места и пошла к выходу, больше ничего не сказав, не чмокнув, как обычно, маму в щечку. Ольга Михайловна осталась сидеть в недоумении и тревоге.

А вот это уже интересно! Рита вошла в квартиру и поняла, что дома никого нет — темно и тихо. Она щелкнула выключателем в коридоре, потом в комнате. Та-ак! Нет большой пепельницы в виде ракушки на журнальном столике, сильно поредели книги на полках. Повинуясь внутреннему чувству, Рита распахнула дверцу шифоньера. Так и есть! Нет Гошкиных костюмов, рубашек… Ушел.

Опять же инстинктивно Рита подошла к письменному столу, на котором они обычно оставляли друг другу послания, типа «Буду в восемь», и хозяйственные поручения. Интуиция ее не подвела — на столе лежало письмо. Мелкий Гошкин почерк.

Рита взяла в руки вырванный из тетради в клетку двойной листочек и начала читать.

«Милая Рита! Не могу я больше видеть, как ты мучаешься. Я давно знал, что твоя любовь ко мне затерялась где-то лет пять назад. Но мы ведь жили, и неплохо… Хотя какое там! Ты мучилась, я знаю. Но и мне было не сладко, поверь. Теперь я увидел, как ты можешь любить. Честное слово, мне стало страшно, что ты умрешь от любви к этому мальчишке… Прости, что я так написал! Я знаю, ты невысокого мнения о моих умственных и душевных качествах — я ведь не той породы собака… Поэтому мои слова о разделе квартиры и имущества ты приняла, как должное — ну, как еще мог такой, как я, выходец из семьи «простейших», поступить? А я так и не хотел вовсе, поверь! Я просто цеплялся за тебя из последних сил. Глупо, и ты так страдаешь… Как я понял, квартирный вопрос для вас на сегодняшний день — главный. Я уезжаю к своим. Пусть он переезжает к тебе. Но вот мой совет, если, конечно, ты захочешь его принять: пусть твой Максим постепенно, хоть через сколько-то лет все же выплатит, скажем, треть нынешней стоимости квартиры. Это будет справедливо. Не мне, разумеется, я отдам эти деньги своим родителям… Это будет нужно и тебе, и ему, твоему мужу. Если он настоящий мужик. Но другого ты бы и не выбрала, верно?

И последнее: пока ты провожала тетю Симу, я позвонил твоему отцу и за полтора часа все ему объяснил и рассказал. Ты можешь успокоиться, твои предки тебя больше не будут мучить. Мне кажется, он все понял и в конце моего громадного монолога даже пустил слезу от жалости к тебе. Его слова, цитирую: «Какие мы все-таки идиоты. Когда же мы научимся слушать друг друга». По-моему, звучит оптимистично.

Ваньку я хочу видеть часто, надеюсь, к этому нет никаких противопоказаний? Через некоторое время я тебе позвоню. Успокойся и живи хорошо.

Гоша.

P.S. Захватил некоторые вещи, типа любимых книг и пепельницы — мои не курят, ты же знаешь, и тебе она без надобности. Официально все оформим, когда скажешь. Будь!»

Прочитав письмо подряд три раза, Рита все никак не могла ухватить смысл происшедшего: она теперь свободная, одинокая женщина? Или это новый шанс для них с Максом? Мысли путались, сталкивались друг с другом, сбивались. Пока, наконец, не вытолкнули из себя одну, главную: это все бессмысленно и бесполезно. Потому что есть норма, нормальная жизнь, благоразумие и, самое важное, Юлька. Рита даже засмеялась: Господи, квартира! Это же проблема номер десять. А номер один — вечная преграда, крепость, непреодолимый барьер из колючей проволоки и под тысячным напряжением — Юля…

Рита положила письмо обратно на стол и пошла переодеваться. Сегодня уже поздно, а завтра она позвонит Гоше в дом его родителей и скажет, чтоб возвращался.

Пора пить реланиум.

Из глубокого, липкого, какого-то звенящего лекарственного сна Риту вынул телефонный звонок. «Какого черта я его не выключила?» — тоскливо подумала она. Глаза упрямо не желали разлипаться, таблетки делали свое дело на совесть: «Не время еще, надо спать, теперь мы решаем!» Почти ощупью Рита добралась до телефона. Чудеса продолжались — это была Татьяна Николаевна, учительница литературы из школы. Или это бред и галлюцинация?

— Нет, Рита, не удивляйся, это на самом деле я. Как ты?

— В смысле? — Как же хочется спать!

— Ты извини, но, так получилось, что я в курсе дел.

— Каких?

— Твоих. И… Максима, брата Юли.

Риту будто ударило легким зарядом электричества, и голова ее проснулась. А вот глаза все равно не желали открываться. Но так даже легче было разговаривать, все происходящее казалось нереальным, а потому менее болезненным.