— Ты же обещала, — голосом маленького обиженного мальчика повторил Ричи, глядя вниз, на меня.

Я кашляла. И чувствовала, как силы покидают меня, руки и ноги коченеют, как, впрочем, и полагается трупу. Я с мольбой подняла парализованные руки ладонями вверх так высоко, как только смогла, но теперь я могла лишь сгибать локти. Таким был последний жест Таванды.

— Не двигайся, — послышался голос. — Руки на руль.

Мы обернулись на голос. Рядом с машиной стоял человек и через открытое окно целился в Ричи.

Рука Ричи, минуя руль, незаметно потянулась ко мне.

— Еще одно движение, и я стреляю, — предупредил мужчина. Рядом с ним возник еще один человек; первый немного подвинулся, все так же держа голову Ричи под прицелом, а второй надел на Ричи наручники.

— Вот и все, — проговорил первый, и оба они — первый и второй — вздохнули с облегчением.

Скрючившись, я лежала на сиденье: руки согнуты в локтях, ноги — в коленях. Когда они вытащили Ричи из машины, я соскользнула с его коленей и так и осталась лежать окоченевшей. Шея изогнулась под неестественным углом, голова откинулась на сторону.

— Ей нужна медицинская помощь! — крикнул кто-то.

Я слышала, как с заднего сиденья вытаскивают женщину, и размышляла о смерти Таванды и Мэри.

Таванда подняла меня из могилы и унесла за столько миль от нее. Мэри, должно быть, умерла в тот час, когда бабушка прокляла меня и выгнала из дома. Но Шейла? Можно сказать, что я была годами беременна Шейлой, и родилась она в могиле. Она все еще смотрела на мир моими глазами и слышала моими ушами, пусть даже остальная часть меня умерла. Шейла бодрствовала во мне и все чувствовала в то самое мгновение, когда смертная боль уступила место ясным воспоминаниям о том, что вытворял со мной Ричи, пока в последний раз не накинул мне на шею петлю.

— Да она в стадии трупного окоченения! — воскликнул кто-то.

Я почувствовала на руке манжетку аппарата, измеряющего давление. Мое тело соскользнуло с сиденья, съехало к двери.

— Погоди, — сказал кто-то еще, — мне надо сфотографировать.

— О чем вы говорите? — послышался еще один голос. — Всего десять минут назад она ходила и говорила!

Вспышки сверкали у меня под носом, но я не мигала.

— Ты что, с ума сошел? — снова заговорил первый. — Даже скоротечное трупное окоченение не наступает так быстро.

— Спроси кого хочешь, Тони. Мы все ее видели.

— Попытайся нащупать пульс. Может, он просто поддерживал ее и передвигался с ней как с куклой? Но это не объясняет…

— Ты закончил со снимками, Крейн? — спросил один из полицейских. Потом он же весело обратился ко мне: — Давай-ка, подружка, вставай скорее. Что ты лежишь здесь и позволяешь ему фотографировать тебя, словно какой-нибудь труп? Ты же не знаешь, что он потом сделает с твоими фотографиями.

— Подожди, когда здесь не останется гражданских, а потом уж шутки шути, — сказал кто-то другой. — Может, она просто в шоке.

— Шейла? — со стороны пассажирской дверцы раздался голос Марти.

— Марти, — слабо шепнула я.

Я задыхалась.

— Шейла, ты сделала это. Ты смогла.

Что сделала? Позволила ему меня убить, а потом убить во второй раз? Внезапно я так разозлилась, что просто не смогла лежать недвижимой. Гнев напоминал прежде живший во мне огонь, но не такой сильный и явственный. Я вздрогнула и села.

Кажется, теперь воздух с трудом ловил мужчина со стороны водительского сиденья.

— Вот видите! — торжествующе воскликнул тот, кто ратовал за теорию шокового состояния.

У одного из них в руках оказался фонарик, и он направил луч на меня. Я вздернула подбородок и посмотрела ему прямо в глаза, тоненькие косички рассыпались по плечам.

— Господи!

— Боже мой!

Они попятились.

С трудом пропустив воздух в распухшее горло, я сказала:

— Мне нужно прокатиться. Вы хотите пощупать мне пульс? Думаю, не стоит этого делать, сами здоровее будете.

Марти вновь подала мне свою куртку. Мы вместе ехали в «кролике», за нами следовали машины полицейских и фургончик судебно-медицинских экспертов. Марти лучше меня самой знала, где нашла меня.

— Как тебя зовут на самом деле? — спросила она по дороге. — Могу ли я с кем-нибудь связаться и рассказать о тебе?

— Нет. Для них я уже несколько лет как мертва.

— Ты уверена в этом? Ты хоть созванивалась с ними?

Я призадумалась, а потом спросила:

— Если бы твоя дочь стала проституткой, а потом умерла, ты бы хотела узнать о таком?

— Да, — тут же ответила Марти. — Всегда лучше знать горькую правду, чем пребывать в неведении.

Я опять немного помолчала, а потом назвала имена родителей и их телефон. По правде говоря, меня не заботило, расстроит их новость или нет.

Марти подала мне маленький блокнотик и попросила записать, даже включила в салоне свет, чтобы было лучше видно. Вновь из моих пальцев ушла обжигающая боль. Держать ручку было ужасно неудобно, и все же я умудрилась написать то, что хотела Марти. Покончив с этим, я сунула блокнотик в ее сумочку и выключила свет.

— Где-то здесь, — сказала она через полчаса. — Тебе не кажется? Ты ничего не чувствуешь?

— Нет, — ответила я. Моя могила не давала о себе знать так, как звал меня Ричи. Фары «кролика» осветили три банки из-под кока-колы, лежавшие рядком у обочины, и я вспомнила, что уже видела эту гроздь жестянок, когда забралась по склону и вышла на дорогу. — Здесь, — сказала я.

Марти остановилась, следом за ней встали три полицейские машины. Кто-то дал мне фонарь, и я пошла по краю обочины, отыскивая собственные следы или что-то знакомое. Сломанный куст ежевики, раздавленный папоротник, дерево с причудливо изогнувшимися ветвями — все это осталось в моей памяти с полудня.

— Вон там. — Я показала вниз по склону.

— Хорошо. Не трогайте ничего, — отозвался полицейский по имени Джо.

Другой коп принялся натягивать вдоль дороги желтую ленту.

— Но…

Сейчас меня посетило странное чувство. Я подумала, что Шейла прожила ровно столько, сколько хотела. Мне ничего не было нужно — только одеяло из могильной земли, под которым я вновь забудусь вечным сном. Когда Джо пошел за чем-то к своей машине, я ступила на склон и направилась домой.

Я отбросила ветки с двух других женщин и легла рядом с их телами, думая о своей короткой жизни. Кому-то я помогла, кому-то — причинила боль, и столько же я успела сделать за свои две первые жизни.

Я посыпала свое тело землей, даже на лицо насыпала и не моргала, когда земля попала в глаза. Но потом подумала, что рано или поздно меня увидит Марти, которой, наверное, лучше видеть меня с закрытыми глазами. И я их закрыла.