того, как колотится сердце. – Я сидела рядом с тобой в классе, помнишь?

– Директриса Элис рассказала нам смягченную историю. Поверь мне. – Он указывает на блестящие загнутые когти, затем на птичий клюв. – Эти птицы были обучены убивать и любили вкус сердца фейри.

Я прижимаю ладонь к животу:

– Зачем кому-то понадобилось создавать изображение этой птицы?

– Чтобы напомнить нам о том, через что мы прошли? О том, что мы пережили? – Он пожимает плечами, будто на самом деле не уверен. – Очевидно, конечности были отрезаны у настоящих птиц.

– Что за извращенный человек отрезает клюв и когти у животного?

Феб прищуривается:

– Я только что сказал тебе, что эти хищники выклевывали сердца фейри, а ты поражена отрезанием их конечностей?

Я на секунду закрываю глаза. Он прав. И сейчас он тоже внимательно изучает меня. Если я должна уйти отсюда с этой птицей, которая определенно не карманного размера, нужно заслужить его доверие.

Сердце подскакивает к горлу. Неужели я действительно жду, что Феб позволит мне снять птицу со стены? Могу ли я отцепить ее и засунуть в сумку, пока он стоит ко мне спиной? Что, если шипы так глубоко вонзились в камень, что мне понадобится какой-нибудь инструмент, чтобы их выколоть?

У меня есть два варианта: либо вернуться, чтобы забрать статую позже, в одиночку, если я смогу пройти мимо всех слуг и вспомнить танец пальцев Феба на защелке, либо сказать ему, что это как-то поможет Данте занять трон. Данте такой же его друг, как и он мой. Конечно, он помог бы мне украсть статую. Но как насчет того, что это обречет на гибель кучу людей?

Уф. Уф. Уф.

– Тебя, похоже, вот-вот стошнит завтраком.

– Я сегодня еще ничего не ела.

– Это такое выражение, Фэл. Почему ты так расстроена?

Мой взгляд останавливается на его обеспокоенных зеленых глазах.

– Ты знаешь меня и как я отношусь к животным.

– Верно. Что ж, почему бы тебе не выйти из хранилища? – Он нежно обхватывает меня за плечо, сжимает. – Я возьму пару монет, и мы…

– Эта статуя не является частью твоего наследства, да?

Его пальцы не отрываются от моего плеча, но замирают.

– Ты не смогла бы продать ее без того, чтобы не узнали мои родители.

– Ой! Это не… я бы не стала ее продавать.

Уголки его рта снова приподнимаются.

– Ой!

Мое собственное сердце колотится о ребра.

– Ой?

– Я только что понял, что ты будешь с ней делать.

Я сильно сомневаюсь в этом, но приподнимаю бровь, чтобы подтолкнуть его к раскрытию своих мыслей, прежде чем мои слетят с губ словами.

– Ты собираешься выбросить ее в канал, чтобы никто ее больше не увидел?

Я сглатываю. Заманчиво.

– Переплавить в оружие, которым можно угрожать распускающему руки командору?

– Хм. – Я всерьез задумываюсь об этом, поглаживая подбородок, и Феб улыбается шире.

А что, если именно так Данте захватит трон? Переплавив статуи в оружие для убийства короля? Очень бы хотелось, чтобы Бронвен была конкретнее. Книжка с инструкциями пришлась бы весьма кстати.

– Итак?

– Я даже не знаю, куда пойти, чтобы расплавить железо. – Не могу же я залезть в кузницу Изолакуори или засунуть птицу в печь.

– Уверен, что в Раксе есть много кузнецов, которые были бы более чем готовы забрать ее из твоих рук и щедро заплатить за нее. – Глаза Феба блестят, как у ворона, когда он говорит: – Знаешь что? Давай сделаем это!

Следующий выдох застревает у меня в горле, и я кашляю.

– Это бесконечно разозлит моих родителей и избавит меня от воплощения моих кошмаров. Своего рода очищение. – Его руки поднимаются к черному колышку, а я моргаю, будто меня ударило волной по лицу.

Он собирается отдать мне птицу. Это слишком просто. Ничто хорошее никогда не дается так легко. Бронвен, должно быть, манипулирует этой пророческой охотой.

Я поднимаю руки к другому черному шипу, но замираю, когда Феб шипит:

– Обсидиан. Он ядовит для людей.

– За исключением того, что я не человек.

– Ты наполовину человек, так что убери лапы. – Феб стоит одной ногой на стене, и, судя по тому, как краснеет его лоб, я понимаю, что ему нужна опора.

– Когда твоя семья возвращается из Тареспагии?

– В следующем месяце.

Еще одно послание Котла. Или послание Бронвен.

– О, и ворон полностью сделан из железа, так что не вздумай прикасаться к нему, иначе он опалит твою кожу. Я бы не хотел, чтобы твои руки пострадали так же, как и ноги, перед твоим предстоящим свиданием.

Мое предстоящее свидание с моим будущим мужем. Невероятно. И все же… и все же железный ворон существует.

– Как глубоко залез этот шип? – бормочет Феб, пот стекает по его лбу.

Он, вероятно, не может его вытащить, потому что собирать воронов назначено мне. Я смотрю на шип, испытывая желание обхватить его рукой. Но что, если… что, если он действительно отравит меня?

Феб кряхтит и стонет.

– Ты пыхтишь, как совокупляющийся кабан.

Он становится таким тихим, что я проверяю, не потерял ли он сознание от напряжения.

– Совокупляющийся кабан, – повторяет он, фыркая.

Я улыбаюсь, и это рассеивает пелену, которая накрыла меня при входе в хранилище.

– С другой стороны, если Гвинет пройдет мимо, то решит, что мы занимаемся этим. Идеальное прикрытие.

Спустя еще целую минуту, в течение которой я осматриваю хранилище в поисках инструмента, чтобы отрубить шип, Феб бормочет:

– Алли-блин-луя.

Он вырастил виноградную лозу толщиной с мое предплечье, и шип выскочил из стены, как пробка.

Птица, которую чудесным образом ни погнуло, ни поломало в процессе, летит на меня с дротиком черного дерева, пронзившим ее растопыренное крыло.

– Берегись! – Феб ахает как раз в тот момент, когда железные когти ворона врезаются в мое обнаженное предплечье, а кол царапает костяшки пальцев.

Глава 22

Я отпрыгиваю назад, но вред уже нанесен, и я не о крови, пенящейся на поверхности раны.

Лицо Феба светится мертвенно-бледным под блеском пота. Он смотрит на мою разодранную кожу, на ручейки крови, стекающие по руке, которую я подняла, чтобы остановить кровотечение.

– О боги. Нужно отвести тебя к целителю! – Его голос пронзителен от нервов. – О боги. – Его глаза сияют так же ярко, как и лицо, полные слез, потому что он считает, что только что подтолкнул меня к смерти. – Фэллон… О боги. – Его виноградная лоза падает на каменный пол, как мертвый змей, прежде чем вернуться обратно в его ладонь, а железный ворон продолжает раскачиваться, как