– Нет. Спрыгни ты. Подстрахуешь меня.

Он кивнул. Чуть присел и спрыгнул. Я перелезла через батарею и посмотрела вниз. Бедолага! Выглядит неказисто, барахтаясь в куче мусора и объедков из этой самой столовой. А запах-то от него какой сейчас будет... Я чуть не хихикнула. Ладно. Представление начинается.

Я шагнула чуть правее.

– Ты куда? – приглушенно крикнул Зет, который уже уселся на куче мусора поудобнее, чтобы меня поймать в свои объятия.

– А вот куда, – пробормотала я, собираясь внутри так, как меня учил Джонни. Танцор-афроамериканец в Центральном парке.

– Ты сломаешь но...

И я прыгнула. Бум! Слегка отбила пятки. Надо чаще тренироваться. А то кого физрук будет показывать своим методистам.

Я посмотрела на Зета и чуть не рассмеялась. Весь в каких-то объедках, в банановой кожуре. Ну что, Капитан Невозмутимость?! Вы растерялись?

– Что ты творишь? – сердито воскликнул он, выбираясь из бака.

– Очень хотелось посмотреть на твою истинную сущность, – засмеялась я.

– Очень глупо! – со злостью сказал он, – ты могла ногу сломать! Это по-детски!

– Это того стоило, – улыбнулась я, – зато теперь я верю, что ты живой человек, а не маг, йог или вампир какой-то!

– Да? А ты меня правда испугалась? – спросил он, снимая с уха банановую кожуру.

– Конечно. Особенно когда ты своими предсказаниями меня пугал.

Он довольно улыбнулся, а потом бросил кожуру обратно в бак и расхохотался.

– Действительно, смешной получился у меня прыжок. А я и забыл, что ты чемпион по прыжкам. Я же видел, как ты сиганула в бассейн.

– А ты чемпион предсказаний. Ну, предскажи что-нибудь...

– Тебе предстоит...

– Вот они! – закричал Макс.

Он выскочил из запасного выхода маленького вестибюля, который Рыжий как-то открывал девушкам в мини-юбках. Макс бросился к нам, но Зет схватил меня за руку и пробормотал:

– Предстоит бежать, кажется!

А Максу крикнул:

– Извини, дружище! На самолет опаздываем!

Я даже на секунду в него влюбилась. Повторю, на секунду.

– Ты уверена, что не хочешь, чтобы я пошел с тобой? – спросил Зет, когда мы добежали до дома Анны Семеновны.

К счастью, она жила совсем недалеко от Воробьевых гор. В обычной хрущевке-пятиэтажке за цирком. Где-то у цирка Макс от нас отстал. Видимо, понял, что, даже если догонит, какие он нам предъявит обвинения? Что мы сидели в мусорном баке у первого гуманитарного? А что в этом такого?!

Тем более что прыжков наших он не видел.

– Да. Сейчас пять утра. Меня она еще, может быть, и пустит, а вот вдвоем с тобой – вряд ли. И Макс может еще догнать нас.

– Ну, пусть приходит, – сказал Зет с делано свирепым видом, а потом улыбнулся и добавил: – Я буду медитировать на скамейке. Спать не хочешь?

– Ну что ты... Такой адреналин в крови...

Я поднялась на седьмой этаж, где жила Анна Семеновна, позвонила в дверь.

– Оливер, фу! – крикнула она совершенно обычным, не скрипучим голосом.

Потом все стихло, видимо, она смотрела в глазок.

Дверь открылась, и мне в ноги сунулся ее ужасно пушистый «двор-терьер» Оливер с хитрой, немного лисьей мордочкой.

– Что случилось? – с тревогой спросила Анна Семеновна.

На ней была плотная белая ночнушка без намека на кружево и розовый халат а-ля мисс Марпл. Она укуталась в него, скрестив руки на груди. Я поморщилась от голоса, который зачем-то снова стал скрипучим.

– Все в порядке, извините за ранний визит. У меня срочный вопрос. Дело...

Я запнулась. Села на корточки, чтобы погладить Оливера. И уже, глядя на нее снизу вверх, сказала:

– Дело касается украденной рукописи.

– Это дело решено, – строго сказала Анна Семеновна.

– Не совсем... И я вам докажу это. Если у вас есть альбом с фотографиями выпускников.

– Выпускников какого года?

– Перестаньте, пожалуйста, скрипеть! – не выдержала я, – того года, когда выпускался мой папа!

– Гаянэ! – с возмущением произнесла Анна Семеновна, – вы вламываетесь в чужой дом в пять утра, просите об услуге, да еще и оскорбляете хозяйку!

– Я не оскорбляю. Я прошу не притворяться.

– Это особенности голосовых связок! Если выпить чай...

– Я слышала, как вы отозвали Оливера обычным голосом, – устало произнесла я, разуваясь и проходя в гостиную.

– Я выпила чаю до того... – начала Анна Семеновна и осеклась.

Поняла, какую глупость чуть не сказала. Я давно подозревала, что Анна Семеновна притворяется. Ей нравится манипулировать людьми. И еще удивлять их. Надо же, какой волшебный голос! Скрипит-скрипит, а выпьешь чаю (в лучших английских традициях!) – не скрипит. Милая деталь, работает на образ преподавателя-легенды. Но меня сейчас интересует только правда!

Гостиная была тоже в духе мисс Марпл. Круглый столик на львиных лапах, за которым она, наверное, чаевничает с престарелыми подружками.

На подоконнике – ваза, в ней – веточки лаванды.

Диван, обитый бордовой тканью, на подлокотнике которого (ну, конечно, как же иначе?) – раскрытый том Агаты Кристи, с пожелтевшими страницами. Спинка дивана густо усеяна шерстью Оливера.

Я вздохнула, села на черный лакированный стул у подоконника. Ощутила запах цветочного мыла, исходящий от лаванды.

Анна Семеновна по-прежнему стояла в дверях, скрестив руки. Оливер тоже не приближался ко мне, угадывая настроение хозяйки.

– Я никому не скажу про ваш голос, – пообещала я, – вы альбом принесете?

Она подумала немного, а потом вышла. Через некоторое время она вернулась с фотокарточкой. На ней несколько студентов стояли, обнявшись, на фоне главного здания МГУ.

– Вот ваш папа, – сказала Анна Семеновна обычным голосом, усаживаясь рядом со мной, – а рядом с ним...

– Генрих Андреевич, отец Анжелы, – вздохнула я, – а вот эта красавица в светлом плаще – это же Лилия Леонтьевна?

– Да, она всегда выглядела превосходно, – улыбнулась Анна Семеновна, – все? Are you satisfied[24]?

– Не совсем. Скажите, какие отношения были у Лилии Леонтьевны и Генриха Андреевича?

– О чем это вы? – насторожилась она и погладила Оливера.

– Ну, может, он был в нее влюблен?

– В нее была влюблена половина курса, коллега. Половина мужской части курса, конечно. А она всегда была гордой и неприступной. Уверенной в себе. Умела настоять на своем. Они с Генрихом, например, часто спорили, что важнее в переводе – теория или практика? Сейчас, когда они уже являются профессионалами каждый в своей области, они понимают, что это спор о курице и яйце. В переводе важны и теория, и практика. Но тогда... Генрих ратовал за реальный язык. Язык газет. Журналов. Комиксов.