— То есть вы видели Олега с колье в руках прямо в его комнате?

— Нет, он не у себя, он у Шуры сидел. Я вообще не понимаю, зачем Олегу своя комната, он все равно там почти не бывает, все время у Шуры. Впрочем, мне так даже удобнее, до комнаты Олега балкон не доходит.

— Но вы колье хорошо разглядели? Это было то самое, что на фотографии? — Я снова сунула ему снимок.

— Под присягой не поклянусь — я же говорю, Олег его на пальце все крутил. Только один раз остановился, полюбовался и снова крутить начал. Но похожее, очень.

— Он что-нибудь говорил?

— Ясно, что не молча сидел, разговаривали они. Что-то про сестру, я не понял про чью: Олега или Шуры. Про врачей, что эти сволочи настолько к взяткам привыкли, задаром уже и пальцем не пошевелят. Потом Олег громко так рявкнул: «Да пусть подавится! Ты только не расстраивайся…»

— А потом? — поторопила я замолчавшего Станислава Сергеевича.

— Не знаю. — Он виновато развел руками. — Потом я ушел. Зима все-таки, холодно просто так на балконе стоять. А если ходить, то тень на окно падает, выдает меня. Да чего там было торчать — ничего интересного, пустые разговоры. Вот если бы они сексом занялись или подрались, тогда конечно… а так, нет причины мерзнуть, правда ведь?

— Причины нет, — рассеянно согласилась я. Не объяснять же, что меня не просто очень, а очень-очень заинтересовали слова и про жадных врачей, и про чью-то сестру, и про то, что кто-то подавится, очевидно, совсем недавно принадлежавшим госпоже Завойтовой колье. А кто? Неведомая сестра? Не желающие даром шевелить пальцами врачи? Но колье мы нашли в шкатулке Костровой, а она точно ни сестрой, ни врачом не была. Нич-чего не понимаю! И если бы я была на месте Станислава Сергеевича, я бы в ледяную сосульку превратилась, но с балкона не ушла. — А про Галину Кострову они упоминали?

— Нет, ничего такого я не слышал. Или вы думаете… а что, может быть! Олегу-то самому это вроде ни к чему, но, если Шура ему прикажет, он не то что Галину, он родную маму отравит! А она, Шура, конечно, сейчас при Олеге и вроде всем довольна, но за Лешку вполне может Галине отомстить. Женщины, они такие злопамятные… вы в курсе, что у них были, как сейчас говорят, отношения? Я Шуру и Лешку имею в виду?

— Да, в курсе. Но насколько я поняла, Алексей от нее ушел не к Костровой, а к костюмерше Мартыновой.

— И что? Потом-то он все равно около Галины оказался. Может, Шура просто долго созревала, а потом так резко решила отомстить, отравила обоих! А может, вы правы, и это Светлана. Она, конечно, жалкое существо, только слезы по углам лить может, но в тихом омуте… Я бы не поручился, что эта бледная немочь не способна ни на что такое. Уж очень у нее причина убедительная — неверный любовник и злая разлучница, а она их одним махом! Хотя, у Феликса, например, причина не хуже.

— У Феликса Семеновича?

— Ага, у него самого. Я несколько раз случайно слышал краем уха, как они с Галиной ругались из-за денег.

— Простите, я не очень понимаю, — призналась я. — Из-за каких денег они могли ругаться? Кострова у Феликса Семеновича в долг брала? Или он у нее?

— Какие долги! Они постоянно шахер-махер устраивали с левыми концертами. Меня тоже пару раз приглашали, когда сборная солянка требовалась, но Галина предпочитала сольники — не любила делиться ни деньгами, ни славой. Но с сольников она тоже не сто процентов получала, Феликс за организацию свой процент брал. Вот они и ругались, никак не могли сторговаться, какая доля кому положена.

— То есть вы думаете, что Феликс Семенович мог отравить Кострову из-за денег?

— А почему нет? Самая уважительная причина, по-моему.

— А Каретников тогда при чем?

— Мало ли? Может, он тоже в скандале поучаствовал, решил, так сказать, защитить свою даму. А может, узнал что-то такое про Феликса, и тот испугался, что Лешка его заложит? Вполне вероятно.

— С этим не поспоришь, — согласилась я. Как интересно: все, с кем я говорила раньше, в один голос убеждали меня, что ни один человек в театре на преступление не способен, и только Станислав Сергеевич жизнерадостно, с энтузиазмом примеряет каждого первого на роль убийцы и каждому первому, по его мнению, эта роль подходит. — А кто еще мог? Например, Солнцева, — вспомнила я Брюнетку в зеленом.

— Запросто! Эта идиотка, сам слышал, рассчитывает, что роли Костровой автоматом ей перейдут. Размечталась, корова, Офелию играть! Ага. Прямо щас, на будущей неделе! Огородникова, кстати, еще глупее, она Рестаева окрутить надеется. Может, и отравила Галину, чтобы место для себя освободить!

— А сам Рестаев?

— Почему бы и нет? — пожал он плечами. — Галина была плохой женой. Одна эта выходка со звонками чего стоила… Вы в курсе? Как она ему звонила и грязью поливала? — Я молча кивнула, и он продолжил: — А уж как она демонстративно Лешку при себе держала… Андрей Борисович, конечно, блаженный, но терпение у всех кончается. Может, и у него лопнуло, вот он и решил избавиться и от стервы-жены, и от ее любовника.

— А они точно были любовниками? Мне говорили, что Каретников обожал Кострову платонически, служил ей, как прекрасной даме, а она благосклонно позволяла себя обожать… потому что у нее чувство собственного достоинства и она не опускалась до пошлого адюльтера.

— И вам не смешно эту ересь повторять? — небрежно отмахнулся от моих слов Савицкий. — Платонические чувства, обожание, прекрасная дама… в это только Рестаев мог поверить. А может, и он не верил, просто признавать не хотел, что трахал наш безумно влюбленный свою прекрасную даму по полной программе! И она до этого пошлого адюльтера опускалась с огромным удовольствием. Нет, вы сами подумайте, сколько лет Рестаеву и сколько Галине? Любовь к искусству, конечно, дело важное, но молодой, здоровой женщине нужен не старик с вялым недоразумением, а сильный жеребец! Спали они, самым распрекрасным образом и даже не особенно стеснялись этого, можете не сомневаться! Так что основания их травануть у Андрея Борисовича были, и еще какие!

— А вот я слышала, у Костровой недоразумения были с заведующей костюмерным цехом и с кем-то из осветителей…

Станислав Сергеевич обрадовался. Следующие пятнадцать минут я только успевала записывать краткие характеристики сотрудников театра и причины, по которым им непременно надо было избавить мир от Галины Костровой. Смерть Каретникова объяснялась чаще всего тем, что потенциальный убийца был неосторожен и дал Алексею повод себя заподозрить. Единственный сбой произошел, когда я спросила про Марину.

— Вы с ума сошли? — Он даже поперхнулся. — Как можно было такое даже предположить? Марина исключительно порядочный человек и ни на что подобное просто не способна!

— А вот мне говорили, что, если бы это было нужно для театра, Холодова могла бы пойти и на преступление, — зачем-то продолжала настаивать я.

— Глупости. Вы, наверное, слышали уже эту глупую шутку, что Марина — ум, честь и совесть нашего театра. Так вот, это не шутка. Марина, как жена Цезаря, вне подозрений. И я никому, даже вам, не позволю трепать ее доброе имя в подобных обсуждениях. Это недопустимо!