Ну а из следующей главы вы узнаете о том, что было дальше.

Вот сон, который в разных вариантах снится мне регулярно, из года в год.

Я стою у подножия высокого холма. Горой его назвать нельзя — это именно холм, но довольно высокий. Я знаю, что вернулся на место, очень дорогое мне по воспоминаниям детства. Наверху должен находиться водоем, большой ручей или речка с изумительно прозрачной чистой водой. В речке живут какие-то странные существа, которые привлекают мое внимание тоже с детства — то ли тритоны, то ли аксолотли, но очень симпатичные и милые. Иногда мотив изобилия воды, в которой можно купаться и ловить аксолотлей, и вообще становится доминирующей темой сна. Я знаю (во сне, разумеется), что мечтал вернуться в эти места много-много лет, однако смог сделать это только теперь. Но что-то задерживает мой подъем на холм, появляются какие-то препятствия (в некоторых вариантах сна я вообще брожу туда-сюда, созерцая холм издали и лишь мечтая вновь оказаться на его вершине).

На этот раз мне везет. Я поднимаюсь на холм и переживаю чувство, близкое чувству человека, вернувшегося с чужбины в родной дом. Я смотрю на речку, хочу подойти к берегу и понаблюдать за аксолотлями, но вдруг оказываюсь на самом краю вершины холма, под которой — пропасть (теперь холм как бы превращается в гору). Внизу на дне пропасти лишь с трудом можно рассмотреть домики некоего небольшого селения.

Я балансирую над пропастью, но не удерживаюсь и падаю. Страх — как и обычно во сне при падении. Но почти никогда я не просыпаюсь в этом месте сна. Приходит мысль: а чего, собственно говоря, я испугался? Это мой мир, и в нем я могу усилием воли делать все, что хочу, здесь нет невозможного для меня. Я приказываю себе прекратить падение. Иногда я снова оказываюсь на холме или благополучно приземляюсь внизу, и на этом сон кончается, плавно перетекая в какое-то другое сновидение, а иногда падение превращается в полет, и я лечу все дальше и дальше в небесной лазури воздушного океана, лечу над селением, над реками и лесами, лечу не в какое-то определенное место, а просто лечу… И в какой-то момент сон — опять-таки плавно — переходит во что-то другое, как правило, совершенно банальное.

Когда я просыпаюсь после этих сновидений, то на душе, как сказал поэт, «грустно и светло». Состоялась встреча с чем-то донельзя желанным и родным, с тем, о чем мечталось многие годы. Но встреча оказалась эфемерной, а счастье — мимолетным. Казалось, что наконец-то после многолетней разлуки вернулся в родные места, а теперь вновь стал странником.

Четверг и пятница прошли у меня совершенно спокойно. Сергей снова уехал на дачу, Анатолий не проявлялся, в институте ничего не происходило. В пятницу с работы я позвонил Илье и напросился к нему в клинику в понедельник под тем предлогом, что он сам как-то приглашал меня заходить, но у меня все времени не было, а теперь вот летом я как раз мог бы… И прочее в том же роде. Короче говоря, условились, что я заеду к Илье в понедельник часикам к четырем. Он покажет мне свой кабинет, а потом мы сходим попить кофе в кафетерий поблизости.

Поскольку выходные попадали в зону вынужденного безделья, у меня возникла мысль съездить в Москву — навестить Андрея Королева, рассказать ему о наших событиях и проблемах (опустив, конечно, сказки о Христе и Анти-Христе) и узнать мнение обо всем этом умного человека, который, кстати, и сам был в институте в день ЧП. Для порядка я решил посоветоваться с Анатолием, но он куда-то исчез, и мне в конце концов пришлось просто оставить сообщение на автоответчике. В нем я уже просто информировал Анатолия о своем решении съездить в Москву и поговорить с Андреем.

В пятницу во второй половине дня я набрал номер телефона Королева. Трубку быстро сняли, и я услышал голос Андрея. Я сказал, что собираюсь завтра-послезавтра в Москву и хотел бы с ним повидаться. Андрей был крайне приветлив и отменно вежлив; даже предложил встретить меня на вокзале, от чего я, конечно, отказался. Мы договорились, что я подъеду к нему в субботу к вечеру, и он продиктовал мне свой адрес. Предупредив Инну, что я уезжаю на выходные в Москву, я поехал на Московский вокзал, где без труда взял один купейный билет на скромный непретенциозный поезд (не «Красная Стрела» и не «Николаевский»), приходящий в Москву в шесть с небольшим утра, и в час назначенный отбыл в Первопрестольную.

Я всегда плохо сплю в поездах, а если поезд отходит в десять вечера, и в шесть утра уже надо выходить из вагона, ни о каком сне вообще не может быть речи. Короче говоря, прибыл я в столицу нашей родины совершенно сонным, разбитым и вялым. «Какой черт меня сюда занес и чего ради?» — было доминирующим чувством. Посидев часок на вокзале и понаблюдав вокзальную жизнь, около половины восьмого я сел в метро и доехал до станции «Таганская». Возле метро уже открылись ларьки и киоски, я выпил двойной кофе (увы, просто растворимый «Нес-кафе») и позавтракал в китайской забегаловке «Хуанхэ»; при желании заказанное вами блюдо там упакуют в красивую картонную коробку, чтобы вы могли съесть его там, где вам удобнее, — дома или прямо на рабочем месте. Потом я снова отправился в метро, вышел на Охотном ряду и, посетив Красную площадь, направился прочь от нее по Тверской. У кинотеатра «Россия» я свернул в сторону и двинулся к саду «Эрмитаж».

Я часто ездил в Москву в 1992–1993 годах, когда столица напоминала скорее помойку, нежели центр великой державы. Потом я не был в ней несколько лет, и был просто потрясен произошедшими переменами, когда вновь приехал в 1997 году: теперь я был в европейском городе ничуть не хуже, скажем, Берлина. Все чисто, цивилизованно, комфортабельно. Конечно, все понятно — и восемьдесят процентов российских капиталов, сосредоточенных в Москве, и возможность использовать для городских нужд федеральные средства, и прочее в том же духе. Но тем не менее эти деньги могли бы и не дойти до московских улиц, которые теперь, как говорят, моют шампунем, а осесть в карманах каких-нибудь чиновников и близких к ним «бизнесменов». Что-то, наверно, и осело, но все же город ожил и был приведен в пристойный вид. Другое дело, что эта «российская Европа» Москвой и ограничивалась: даже Питер, несмотря на все попытки сделать из него культурную столицу и место проведения саммитов, оставался провинциальной золушкой, пытающейся наложить макияж с помощью косметики царственной прабабушки, изрядно поблекшей за истекшие годы. Короче, порфироносная вдова опять заткнула за пояс новую царицу, презиравшую ее сверх меры за купеческое скопидомство и отсутствие имперского лоска. Увы, чем-чем, а отсутствием лоска теперь Москву не попрекнешь! Хотя, конечно, страшно далека она от всей прочей России (что ее, кажется, однако, не очень-то и беспокоит).