Означали одно — боевой дух русских воздушных бойцов не сломлен. Этот пример массового героизма был замечен и в наземных войсках — начальник генерального штаба сухопутных сил вермахта Ф. Гальдер в первую неделю вторжения записал в дневнике: «Общая обстановка показывает, что колосс Россия… был нами недооценен…»

Надежды на победу за 3–4 недели испарились и у фашистских люфтваффе после схваток с летчиками 158-го авиаполка, летавшими, как известно, на устаревших И-16. Они уступали в скорости немецким истребителям, еле равны по ней были бомбардировщикам, к тому же, как писал В. Швабедиссен, «весьма легко воспламенялись при обстреле сверху и сбоку» — по причине деревянного фюзеляжа, обтянутого перкалем. Но, по донесениям немецких асов, оказалось, что «русские летчики на И-16 «ратах» (крысах. — Л. Ж.) были смелыми до безрассудства, что временами приводило к таранным атакам», «отличались дисциплинированностью и упрямством в достижении нужных результатов» и, несмотря на тяжелые потери, «бились от души и с отчаянной храбростью».

Фашистские пропагандисты, изучавшие эти донесения по горячим следам, нервно искали объяснения русской отчаянной храбрости и «нашли» его в отчете известного аса майора Мейера:

«1) русские пилоты в большинстве своем выходцы из рабочей среды с ее простыми отношениями;

2) они не развили в себе черты и силы индивидуального бойца-рыцаря, сражающегося по правилам (турнирных поединков. — Л. Ж.), оттого идут на нарушение уставов;

3) русские пилоты подчиняются стадному инстинкту, предпочитая групповые бои, слепо и фанатично выполняя приказы командиров, действуют по принуждению и по воле комиссаров».

Умный генерал Швабедиссен, процитировав этот анализ, сухо замечает: «Это мнение, однако, оспаривают многие эксперты, которые не согласны с таким радикальным суждением о личности советского летчика».

И вовсе перевернется это мнение у многих немецких летчиков после войны, когда, проанализировав причины своих поражений, они будут их объяснять «неприхотливостью и выносливостью советских летчиков, выходцев из рабоче-крестьянской среды, их умением вести групповые бои и взаимовыручкой до самопожертвования».

Генерал не без удовлетворения отмечает, что и «русские летчики с почтением относятся к проверенным в боях и хорошо обученным немецким пилотам».

Для фашистских асов, в большинстве своем выходцев из потомственных военных фамилий, часто с баронской приставкой «фон», рабоче-крестьянское происхождение трех таранщиков, удостоенных самой высокой награды СССР, о которых на всех волнах вещало советское радио, наверное, было нешуточным ударом.

А для гитлеровских пропагандистов, делавших ставку на недовольство властью именно крестьян — за раскулачивание, раскрестьянивание, расказачивание и репрессии, — еще большим. Но «народ простил власти голод, лишения и несправедливости, когда на родную землю вступил враг», — объясняет феномен массового героизма известный писатель, из крестьян Поволжья, ветеран Великой Отечественной войны Михаил Алексеев. «Народ» — это и наши первые герои-таранщики. Двое пережили раскрестьянивание, один — расказачивание.

Харитонов Петр Тимофеевич родился в деревне Княжево Алгосовского (Моршанского) района Тамбовской области. В отрочестве был свидетелем крестьянского восстания Антонова, подавленного войсками Тухачевского.

В 1932 году отправился на покорение, как тогда говорили, забайкальской тайги, работал плотником в Улан-Удэ. Начав обучаться летному делу в городском аэроклубе, ни о чем другом мечтать не захотел. В 1938 году был призван в армию, поступил в Батайскую военную авиационную школу в Ростовской области. В полку, познакомившись со Степаном Здоровцевым, разговорились.

— Так ты, значит, над родиной моей летать учился? — задумчиво спросил Степан. — Ну, понравилась тебе наша степь?

— Так и у нас, на Тамбовщине, такая же, — рассмеялся Петр. — Ровная, как стол! Но бывают и овраги!

Михаил Петрович Жуков родился в деревне Ружбово ныне Череповецкого района Вологодчины. Закончив семилетку, поступил в школу фабрично-заводского обучения Ярославского резинового комбината, работал слесарем.