— А вот это уже лишнее. Дяде твоему все равно, а мы, живые, можем напороться на неприятности.

— Где вы его зарыли?

— Нигде. Мы его растворили. Кислотой. В ванне. Никакого следа не осталось. Как будто и не было никогда такого человека.

— Боже мой! — чуть не завыла я. — Что вы наделали?

— Почему вы? Все делали сообща. И ты в этом лицо не постороннее.

— Что я наделала! Бедный, бедный дядя.

— Успокойся, Возьми себя в руки. Твой дядя не бедный. Жил миллионером и умер тихо, без страданий. Ему можно только позавидовать. А перед смертью сделал благородное дело — помог революции. Ди Джей сказал, а я его мнение уважаю, что твой дядя даже своей смертью помог революции. На одного свидетеля меньше. В таких делах число свидетелей должно быть сведено к минимуму. К самому жесткому минимуму. Ты меня поняла?

Он выразительно посмотрел на меня своими тусклыми рачьими глазами, и в мою душу стал вползать страх. Он, должно быть, заметил это и рассмеялся, ощерив под жидкими усиками редкие, несвежего цвета зубы.

— Ты не свидетель. Ты — участник. И вот тебе, так сказать, награда. Ди Джей велел передать.

Он сунул руку в задний карман штанов и извлек мятый конверт.

— Даю тебе отпуск. Отдохни. Ты заслужила. Тут тысяча долларов. Поезжай куда-нибудь… развейся.

— Когда вернется Ди Джей?

— Когда вернется, придет к тебе.

— Когда?

— Вот этого сказать не могу Не знаю. Думаю, скоро. У нас тут дела предвидятся. И тебе занятие найдется.

Я встала и пошла, не попрощавшись. Он догнал меня с конвертом в руке.

— Возьми. Забыла. — И обняв за плечи, добавил: — Будешь развлекаться, не слишком шали. Ди Джей — ревнивый.

Конверт с деньгами жег мне руку. Я бросила его на заднее сиденье и уж больше весь день не прикасалась к нему.

Моя желтая «Тойота» металась по Лос-Анджелесу, как заблудившаяся собака. Мы сожгли полный бак горючего и после полудня заправились снова. Куда нас только не заносило! И в Инглвуд, и в Беверли Хиллс, и в Глендэл, и в Монтебелло, и в Хантингтон-парк и даже в аэропорт. Мы выезжали к океану и тут же уносились подальше к холмам, петляя в извилистых каньонах, застроенных по склонам нарядными домиками в окружении пальм и кипарисов.

О чем я думала? Какие мысли, путаясь, клубились в моей голове?

В первую очередь, жуткое чувство вины. Перед человеком, не сделавшим мне зла. Доверившимся мне. Слабым утешением было лишь то, что дядя Сэм и без моей помощи уже стоял двумя ногами в могиле и его дни на этом свете были сочтены. Но это не меняло дела и никак не снимало тяжести с моей души. Перед моими глазами все время возникало одно и то же видение, прогнать которое я была бессильна. Тело старика в одежде и ботинках расползается на части и тает, как лежалый снег, под действием кислоты. И вот уже в ванне нет человека, нет его одежды. Даже пуговиц нет. А лишь мутная, густая, как желе, жидкость. И она, булькая, с шумом стекает по трубам.

И еще мне виделось, как Ди Джей, сжав челюсти так, что под шоколадной кожей вздулись бугры, ударяет дядю по голове. Кулаком. Удара его кулака достаточно. И какое удивленное, даже обиженное выражение возникло на лице у дяди Сэма, прежде чем он окончательно потерял сознание. Он ведь верил, что его не тронут. И порукой в этом была я.

Лишь мельком проносилась мысль, что второй на очереди окажусь я. Как последний лишний свидетель. Но я снова возвращалась к бедному дяде Сэму. И меня терзало желание что-то сделать для него, чем-то оправдаться, как-то смягчить свою вину перед ним.

Глаза мои вдруг сфокусировались на фасаде синагоги, мимо которой несла меня «Тойота». Машинально перестроилась в крайний ряд и притормозила. Решение созрело окончательно, когда я уже шла, неся в руке конверт с деньгами, по пустынному в это время дня холлу синагоги, разглядывая надписи на древнееврейском языке, очертаниями букв напоминавшие мне могильные надгробья на кладбище в Квинсе, куда меня возили в детстве на чьи-то похороны. Я вспомнила, что родственники заказывают в синагоге поминальную молитву по своим покойникам. И даже вспомнила название этой молитвы — кадиш.

Синагогальный служка оказался молодым человеком с бледным, незагорелым лицом, по облику и одежде напоминавшим больше чиновника из государственного учреждения. Слушая меня, он почему-то грыз ногти. И пожалуй, это отличало его от чиновника и делало менее официальным.

— Как звать покойника?

— Сэм. Сэмюэл.

— Имя отца.

— Чьего отца?

— Его, конечно. Покойника

— Не знаю.

— Кем вам приходится он?

— Кто?

— Покойник.

— Двоюродным дедушкой.

— Далекое родство. Когда он умер?

— Точно не могу сказать.

— А где умер… знаете?

— Нет. Мне позвонили… и сообщили. Я ничего не знаю. Разве нельзя просто так… без лишних формальностей заказать поминальную молитву? Я оплачу расходы. Тысячи долларов достаточно?

— О, даже много. Вы, я полагаю, хотите заказать несколько поминаний?

— Да, да. На все эти деньги. Используйте их по вашему усмотрению… На нужды синагоги.

Я вытащила из конверта десять зеленых стодолларовых бумажек и веером рассыпала на столе перед ним.

Крупные купюры привели его в смущение, и он по телефону позвал еще кого-то. Пришел высокий и полный мужчина в черной велюровой шляпе, сдержанно поздоровался со мной и, перебирая по одной купюре, каждую рассмотрел на свет. Точь-в-точь как в супермаркете, где недоверчиво принимают стодолларовые банкноты, опасаясь фальшивых денег.

Мне предложили расписаться, и я поставила не свою фамилию, а некоей миссис Маккормик, не сообразив, что она христианская. Но подпись вышла не совсем разборчивой и не вызвала никаких подозрений. Адрес я тоже указала не свой.

Уходя, я смяла в кулаке пустой конверт вместе с выданной мне квитанцией и бросила в урну для мусора. И почувствовала облегчение.

Снова желтая «Тойота» закружила по городу. Теперь мои мысли были сосредоточены на мне самой. Ди Джея я потеряла. Это не вызывало сомнения. Он совершил вероломство. Оказался на поверку заурядным бандитом. Его я вычеркивала из своего сердца. Но он, я полагаю, меня не забыл и будет искать. С какой целью? Ликвидировать лишнего свидетеля. Не обязательно он это сделает. Мало у него сообщников? Вроде того же Фернандо.

В Лос-Анджелесе оставаться опасно. Каждый лишний день может оказаться последним в моей жизни. А я не хочу умирать. Мне тут же привиделась ванна, наполненная кислотой, куда с плеском опускают мое безвольное тело, и от этого у меня сперло дыхание, словно меня душили, и я чуть не проехала на красный свет.