Но не только эту цель преследовал Иосиф Виссарионович. Главное было в том, чтобы заранее припереть Адольфа к стенке как вероломного и подлого агрессора!

По сути дела, Сталин вновь, но на этот раз очень жестко загнал коричневого шакала в угол, поставив его перед абсолютно неразрешимой дилеммой:

1. Либо официально, во всеуслышание разделить изложенную в Сообщении ТАСС позицию, т. е. открыто от имени германского государства подтвердить высказанную в нем беспочвенность слухов о нападении, что для Гитлера означало:

а) либо отказ от Нападения или же, как минимум, перенос даты нападения на более поздний, а следовательно, и более выгодный для СССР в плане подготовки к отпору врагу срок;

б) либо, оставив уже назначенную дату нападения в силе (а Сталин, как увидим чуть ниже, по состоянию на 13 июня 1941 г. уже точно знал о 22 июня), расписаться в том, что в случае нападения после такого, официально выраженного согласия с содержанием Сообщения ТАСС, а по сути-то — заявления Правительства СССР, именно он, коричневый шакал, и есть самый что ни на есть вероломный и подлый агрессор;

2. Либо никак не реагировать, что, в свою очередь, означало бы:

а) что он, Гитлер, так или иначе понял, что же сделал Сталин, и

б) что своим умышленным молчанием, а по сути-то, откровенно красноречивым игнорированием совершенно отчетливо прозвучавшего приглашения к диалогу, он, Адольф Гитлер, также собственноручно расписывается, но уже в том, что и военное, и особенно политическое решения о нападении 22 июня на СССР приняты окончательно и бесповоротно, и более того, соответствующе подтверждены командующим группировками вторжения (дело в том, что в этот момент Сталин уже знал, что Гитлер издал и направил в войска директиву о назначении даты 22 июня датой нападения)!

Любой из этих вариантов выставлял Гитлера именно вероломным агрессором, который заслуживал не только всеобщего осуждения, но и самого сурового возмездия.

Для Сталина же, особенно второй вариант давал ответ на главный вопрос — о дате нападения, в котором из-за масштабных дезинформационных мероприятий советская разведка если и не «плавала», то, к сожалению до середины июня 1941 г. не могла с абсолютно необходимой уверенностью и убежденностью категорически утверждать достоверность той или иной даты. Как уже отмечалось раньше, в итоге их набралось едва ли не полтора десятка.

Но как только Сообщение ТАСС было еше опубликовано, то в прямом смысле на следующий же день, т. е. 14 июня, в сообщениях разведки отчетливо и категорически прозвучала дата 22 июня! Решение от12июня1941г. вначале продвижения глубинных дивизий округов в сторону границы, а еще более решение о подготовке и обнародовании знаменитого Сообщения ТАСС наряду с уже указанными выше причинами в колоссальной степени были обусловлены поступлением в Москву именно 12 июня сообщения одного из самых проверенных и доверенных агентов ГРУ — «Альты» (Ильзе Штебе) в котором со ссылкой на находившегося у нее на связи блестяще информированного и всегда сообщавшего достоверную информацию агента ГРУ «Арийца» (Рудольф фон Шелия) указывался вероятный срок нападения 15 — 20 июня (об этом сообщении «Альты» см. в кн.: Лота В. «Альта против «Барбароссы». М., 2004. С. 309), что совпадало с выболтанным лично Гитлером сроком.

Сохраняя элементарную объективность, невозможно не признать, что у Гитлера почему-то хватило если и не ума, то по крайней мере интуиции сообразить, что же сделал Сталин, однако, к глубокому прискорбию, выходит, что у многих наших историков, мемуаристов и исследователей и по сию пору изрядные трудности на сей cчeт…

Ведь если, например, вернуться к истории с посланиями, особенно в т. ч. и в варианте Жуков/Безыменский, чему выше было посвящено немало страниц, то с большим сожалением придется констатировать, что даже в рамках умышленно сотворенного мифа о том, что вся эта история произошла якобы в июне, из поля зрения и маршала, и элитного мастера исторических расследований напрочь упорхнуло то обстоятельство, что, подчеркиваю это вновь, даже в рамках этого мифа совершенно очевидно, что Сталин тем самым проводил крупномасштабную разведывательно-политическую блиц-операцию стратегического характерна! Именно поэтому-то в тексте Сообщения и была воспроизведена аргументация самого Гитлера, о чем едва ли не с возмущенным придыханием поведал то ли сам Жуков, mo ли Безыменский, но от имени Жукова. А чего тут было возмущаться если принцип «бить врага его же оружием» известен с библейских времен, а у Сталина он был одним из главных в его искусстве политического поединка?

Не случайно уже 15 июня 1941 г. в дневнике колченогого министра пропаганды Й. Геббельса появилась очень красноречивая запись: «Опровержение ТАСС оказалось более сильным, чем можно было предположить по первым сообщениям. Очевидно, Ствлин хочет с помощью подчеркнуто дружественного тона и утверждений, что ничего не происходит, снять с себя всевозможные поводы для обвинений в развязывания войны»[131]. Геббельс понял, а наши — нy никак!?

Как, очевидно, и ожидал Сталин, Гитлер избрал второй вариант — никакой официальной реакции Берлина не последовало. В тоже время через специально подставленного советской разведке дипломатической разведкой Риббентропа и гестапо агента «Петер» (у нас числился под псевдонимом «Лицеист») до сведения советского посольства в Берлине было доведено, что-де Сообщение ТАСС не произвело на немецкое руководство «никакого впечатления и что оно вообще не понимает, чего Москва хотела добиться этим сообщением[132].

.. О «двойнам дне» «Лицеиста» в Москве знали — и внешнеполитическая разведка НКВД — НКГБ, и военная разведка СССР располагали настолько сильными агентурными позициями в МИДе Германии, что быстрое определение истинного лица «Лицеиста» не оставило никакого труда.

Достаточно сказать, что в непосредственном окружении Риббентропа действовала агент «Юна», с которой работала одна из самых выдающихся разведчиц того периода Елена Зарубина. Не говоря уже об окрещенном в omeчественной литературе нашим человеком в гестапо, знаменитом ныне агенте «Брайтенбахе» (Вилли Леман) и иных возможностях нашей разведки[133].

Основная интрига в истории с «Лицеистом» в том, что ее используют, как правило, в качестве некоего убойного аргумента при доказательстве полностью беспочвенного мифа о якобы имевшей место едва ли не наивной доверчивости Сталина к исходившей от этого агента информации, в составлении которой принимал участие аж сам Гитлер.