После того как Полина месяц назад примчалась в слезах и со сломанным каблуком, пошли нехорошие слухи о том, что была она именно у него по делу, а обернулось всё очень некрасиво.

— Здрасьте… — негромко прошипел вслед Авелю Сафроновичу дворник, а тот никак не отреагировал.

Визит этот был без предупреждения, потому Надежда Сергеевна, столкнувшись с ним лицом к лицу возле лестницы, была премного удивлена:

— Авель Сафронович, что ж вы не сообщили? Могли меня и не застать.

— Я не к вам, Наденька. Где эта ваша, как её? Черепанова. Пригласите её в кабинет. И меня уж заодно. И попрошу присутствовать во избежание кривотолков!

«Замечательно! Значит, Иосиф с ним таки поговорил. Не обещал, но меня понял. Спасибо, Иосиф!» — промелькнуло в голове Надежды Сергеевны, пока она давала распоряжение найти Полину.

— Пройдёмте, прошу вас. Чаю хотите?

— Совершенно нет времени, уже не первую неделю собираюсь к вам заехать, но всё как-то не складывалось.

Полина прибежала в кабинет содиректоров, потому что ей передали, что «нужно очень срочно», и тут же, прямо у порога, резко остановилась, завидев знакомую фигуру и кучерявые волосы Енукидзе.

Тот обернулся и всё так же похотливо, как тогда, окинул её взглядом снизу доверху.

— Ну что же вы, Полина, проходите, не бойтесь, я не кусаюсь, не правда ли? Простите, Наденька, что командую в вашем заведении…

Полина сделала два шага вперёд и один в сторону, расположившись под стеной возле входной двери. На большее она была не способна и заставить себя не могла. После произошедшего она вычеркнула этот вечер из памяти, и больше к этому вопросу возвращаться не собиралась, а уж тем более искать с ним опять встречи, и тут — на тебе!

— Во-первых, позвольте вам вернуть вашу потерю, которую вы в спешке оставили. Во-вторых — Енукидзе никто не может обвинить в вероломстве. Это я вам, Полина, говорю!

Полина стояла только благодаря стене, на которую она опёрлась уже влажными от волнения ладонями. В висках стучало как тогда, кровь била изнутри как тогда — сильными и чёткими ударами сердца, всё было как тогда, и этот же ужасный его голос тоже.

— Так вот, милочка! — Енукидзе явно наслаждался своим превосходством — Надя это отметила сразу. Она знала, как крёстный разговаривает, когда его распирает от собственного самолюбия. — Я навёл справки и могу сообщить о судьбе вашего мужа следующее. Павел Черепанов совершил попытку побега. Это был групповой побег по сговору, что существенно отягощает ситуацию. Поговаривают, что был ранен конвоир. Это тоже отягчающее обстоятельство. Далеко они не ушли, но это исключительно благодаря решительности конвоя. Вот такая печальная история заключённого Черепанова. Вы не увидитесь ещё четырнадцать лет. И я здесь никак не помогу. Не имею права давить на Советское правосудие.

Полина смотрела в ту сторону, откуда исходил этот такой раздражающий её звук, и считала удары сердца в голову. «Четырнадцать лет… Четырнадцать лет…»

— Я вынужден откланяться, мне сказать больше нечего. Ваша просьба выполнена. А вот это — ваша шляпка. — Енукидзе положил на стол бумажный свёрток и быстрым шагом удалился.

— До свидания, Наденька, провожать не нужно, я тороплюсь, не утруждайтесь.

Полина как стояла, так и сползла по стенке без чувств.

— Поля! Поля, не надо, Поля! — Надежда Сергеевна подбежала к ней и брызнула водой в лицо.

О вреде курения

— А я море люблю только летом. Я его зимой не видел, но, говорят, купаться нельзя.

Васька достал раскладной перочинный нож — предмет его гордости — и стал снимать стружку с деревяшки, которой суждено было стать мачтой их с Томиком корабля. Сам Артёмка в это время старательно обрабатывал будущий нос пока ещё незаконченного изделия.

За последние годы очень многое изменилось в укладе их жизни. Мальчик в тринадцать лет — это уже мужчина, который думает, что всё может, но ещё ничего не умеет. Кругом много запретов и столько же много соблазнов. Взрослые исключительно редко одобряют его стремления и никогда не разделяют мечты. По крайней мере именно так они составили для себя картину окружающего мира и решили, что если мир ополчился против них, то они будут бороться.

Началось с того, что Васька спёр у отца две папиросы. Очень аккуратно, чтобы не сломать драгоценные палочки, он засунул их в карман и вынес на территорию, где возле забора была их с Томиком база. Небольшое бревно с обтёсанной корой заменяло лавку, а раскидистый куст сирени её надежно маскировал. Тебя никто не видит, а ты наблюдаешь всех ещё на подступах, метров за тридцать. Правда, охрана раз в день, когда они уже спали, осматривала «секретное» место на предмет наличия опасных и вредных для здоровья предметов, но никто это не афишировал.

«Герцеговина Флор» была ароматной и очень красивой папиросой. Пацаны сначала правильно её замяли, а потом раскурили каждый свою, ежесекундно поглядывая сквозь сирень, не появится ли Светка или ещё чего хуже — комендант Сергей Александрович. Света, младшая Васькина сестра, была егозой и любимицей, и если отец хотел знать «как там наш Васька Красный?», то этот вопрос адресовал в первую очередь Светланке. Та, по доброте душевной, присев папе на колено, шептала про все их проделки, в том числе и те, которых они не совершали.

От первой затяжки Томик закашлялся, Васька же, глядя на друга, сумел сдержаться и выпустил струю дыма вниз — он видел, как это делают охранники, которые либо торопятся, либо не хотят, чтобы их застали за папиросой в неположенном месте. Томик до конца дотягивать папиросу не стал, ему не понравилось, а Василий, напротив, докурил с видом знающего толк курильщика.

Потом Власик учуял табачный запах — заедание листьями мяты не помогло — и дал Василию нагоняй, но тот факт, что Томик был вместе с ним, Васька не разгласил, хотя Николай Сидорович выпытывал по-настоящему.

Таких нагоняев они получали ежедневно по нескольку раз по всяким поводам. Из этого и сделали вывод, что все ополчились против них двоих.

Уже два года как умерла Надежда Сергеевна, и Васькин отец, рыдавший на её похоронах, никак не мог находиться на этой даче, где всё напоминало о жене. Изредка приезжал навестить детей, но никогда надолго не задерживался. Василий, Светлана и Артём оказались на воспитании дачного персонала, охраны и лично товарища Власика — её начальника.

Отцу было не до них. В стране развивалась авиация, укреплялась армия, строились заводы, плотины, все готовились защищать Родину и прыгали по выходным в парке с парашютной вышки, а им полагалось только учиться и жить летом на даче. Прошли те времена, когда можно было махнуть на велике из Кремля на аэродром смотреть самолеты. Теперь было всё строже. Раз в год можно было побывать на море, на такой же даче, и это был незабываемый месяц. Они третировали Николая Сидоровича своими просьбами, как только что увидавшие волю арестанты. Власик не мог им отказать, потому как фактически был их нянькой. Их и Сталина нянькой. Всё, что касалось обеспечения быта, питания, отдыха, жизни, напрямую было связано с безопасностью, а значит — с его работой. И тогда они и на катере катались, и на аэродроме гладили пузо самолётам, и рыбу ловили удочками, а потом с гордостью несли её на кухню и просили приготовить, непременно оставив пару штук поварам.