— Что ты стоишь в луже, как утка? — выговаривала она слону, пытаясь загнать его в помещение. — Вот ударит тебя молния, будешь знать, старый водолей.

Слон прикидывался глухим и стоял на месте, легонько помахивая сморщенным хвостиком.

Слон родился где-то в Центральной Азии, но понимал он только украинский язык, как будто родиной его была Полтавщина, и в детстве он щипал нежные початки кукурузы, и срывал хоботом желтые тарелки подсолнухов.

— Довольно-таки странный слон со знанием украинского языка, — говорили о нем в зоопарке.

На самом деле все объяснялось очень просто: Галя говорила с ним по-украински. Если бы она говорила по-чувашски или по-эстонски, слон понимал бы эстонский или чувашский.

Галя не была ни ученой, ни дрессировщицей. Она ничему не учила слона. Она «ходила за ним». Слон не представлялся ей заморским чудным зверем, а был для нее существом деревенским, крестьянским, которого нужно кормить, содержать в чистоте, защищать от кусачих шершней. Галя разговаривала со слоном, как обычно разговаривают с коровой или лошадью. То прикрикивала на него, то ласково причитала. Звала она его дедом — «диду».

— Диду, Диду, иди, наконец, с дождя! — кричала она, а слон стоял с закрытыми глазами: он прикидывался спящим.

Он напоминал Гале подвыпившего отца, которого никакими уговорами нельзя было увести в хату и уложить спать.

Намокший сарафан прилипал к телу, девушка, скрестив на груди руки, убегала под крышу.

А слон все плыл по воображаемой реке. И у него не болели ноги…

Когда-то слона не уберегли, и теперь в круглых ступнях образовались трещины. Слон стал двигаться медленно. Каждый шаг причинял ему боль. Ноги были густо смазаны ихтиоловой темной мазью, и от слона пахло дегтем, как от телеги.

Галя пыталась разузнать, откуда взялся ее слон Диду, но ей всякий раз отвечали:

— Прибыл из зооцентра.

Как будто зооцентр был родиной слона и до этого не было леса, перевитого лианами, высоких трав, обжигающего солнца, не было слона и слонихи, не было никакой судьбы.

Старый слон подкрадывался к Гале и запускал хобот в карман синего халата, и там всегда оказывался кусок хлеба, побеленный солью. Слон опускал нижнюю губу, острую, как борода, и отправлял лакомство в рот.

Можно было подумать, что девушка привезла слона из своего родного села. И что там, дома, она запрягала его в большую скрипучую фуру или пахала на нем землю. А когда строили новую хату, слон месил своими ножищами сырую, бурую глину, перемешанную с соломой и навозом.

Иногда старый слон подшучивал над Галей. Делал он это так: набирал полный хобот воды и, поливая себе спину, ненароком окачивал Галю.

— Будь ты неладен, старый баловень! — сердилась девушка. — Резвится, как молодой бугай.

Слон про себя улыбался и отходил в сторону. Он понимал свою зависимость от Гали, но никогда не унижал себя заискиванием, не терял достоинства. Он относился к девушке, как старый дряхлый отец относится к дочери: ворчит, ершится, но в глубине души сознает, что не будь ее рядом, все пошло бы прахом.

Галя не любила посетителей зоологического сада. Считала их праздными соглядатаями и бездельниками, которые глазеют на чужую работу и на чужую жизнь. Она не ждала от них ничего хорошего и, стоя в стороне, исподлобья поглядывала на розовощеких детишек, которые тянули к слону растопыренные пальцы и кричали:

— Хочу слона!

А слон, старый молчаливый Диду, в присутствии зрителей оживлялся и прихорашивался. Да, у него болят ноги, но не так уж сильно. И чтобы доказать это, он начинал прогуливаться по вольеру, хотя каждый шаг причинял ему боль. При этом он кланялся и в такт поклонам раскачивал хобот.

В такие минуты Гале хотелось крикнуть: «Уходите прочь! Разве вы не видите, что ему больно!»

Это случилось в летний безоблачный день. Сухой солнечный настой расплывался по аллеям зоологического сада. Обитатели жарких стран с благодарностью щурились на солнце: солнце передавало им привет родины.

Посетителей в этот день было особенно много. Они окружили вольер слона шумным полукольцом. Полукольцо гудело, смеялось, отпускало шутки, тянуло руки, привставало на цыпочки. А слон прогуливался, осторожно переставляя ноги.

Неожиданно он остановился и замер. Он слегка опустил голову, и хобот, коснувшись земли, свернулся улиткой. Так слон стоял несколько минут, кого-то разглядывая, изучая. Потом он поднял бивни и начал… танцевать. Он легко двинулся по кругу и в такт вальсу делал повороты. Никто не слышал музыки. Он же слышал по памяти, как раскатисто потрескивали, трубы и оглушительно рассыпали медь тарелки! А скрипки с веселой дрожью пели, пели… Слон лишился веса, забыл про боль, с удивительной легкостью кружился он в вальсе, и зрители стали хлопать и кричать «браво!», «бис», как кричат в цирке.

Галя испуганно смотрела на своего питомца. Ее смуглое лицо побледнело. То, что для всех было радостью, для нее обернулось бедой.

— Диду! — позвала она тихо.

Куда там! Слон не слышал ее голоса. Не видел ее, будто ее и не существовало.

Потом он остановился. Отвесил поклон. И забыл про боль, оторвал от земли передние, пахнущие дегтем ноги и встал на задние.

— Диду, ты рехнулся, старый! У тебя ноги… — не понимая, что происходит, крикнула Галя.

Слон стоял на задних ногах, а передними перебирал в воздухе, изображая барабанщика.

Галя смотрела на публику ненавидящим взглядом. Ее глаза сузились. Каждый шаг слона отдавался у девушки живой болью. И вдруг ее взгляд остановился на седом человеке в зеленой рубашке. Его худое скуластое лицо и жилистые руки были, как копотью, покрыты дымчатым загаром. Человек стоял, скрестив руки, не отрывая от слона напряженного взгляда. Его лоб пересекали три глубокие складки, волосы на висках росли двумя белыми кустами, а глаза смотрели откуда-то из глубины. Он стоял неподвижно, и только с его губ слетало чуть слышное имя:

— Максим… Максим…

Галя подбежала к незнакомцу, схватила его за руку и с силой оттащила от вольера.

Слон тут же сделал несколько шагов следом. Он дошел до бетонного барьера с острыми шипами. Он не увидел шипов, занес ногу и тут же отдернул ее. Тогда он вытянул хобот и отчаянно затрубил. Он требовал, чтобы человек в зеленой рубашке вернулся.

А Галя бежала и тащила за руку незнакомца, и тот, человек уже немолодой, едва поспевал за ней.

Она привела его в служебное помещение, что за вольером, и только тогда остановилась:

— Что вы с ним делаете? Кто вы такой? Почему он танцует? Ведь у него больные ноги…

Она не давала человеку произнести