– Коренной растет, – ответил я, – уже зараженный. Тебя Скорятин предупреждал, что надо вовремя пломбировать.

Жека вздохнул:

– Нет, Алеша, зуб тот самый, какой был. У меня еще два молочных шатались, а теперь не шатаются – обратно приросли.

Походил туда-сюда без штанов, подумал, надел новые джинсы и влез на стол:

– Помнишь?

Еще бы не помнить, когда из-за его джинсов мы чуть не опоздали на поезд. Жека раскапризничался – длинные, и мама, поставив его на стол, подшила джинсы точно по росту. Теперь штанины сморщились гармошкой, да и в поясе джинсы стали шире – собрались под ремнем складками… Я сам сколько раз вырастал из штанов, но чтобы штаны вырастали из человека, такого не бывает!

Я вспомнил трехногий стол ведьмака. Его урок можно было истолковать и так: «Верь только своим глазам». Глаза говорили, что брат стал меньше. Здравый смысл подсовывал простое объяснение: когда мама подшивала джинсы, Жека их подтянул. Я заставил его надеть прошлогоднюю куртку, и здравый смысл был посрамлен. Куртка еще осенью врезалась ему под мышки, а теперь стала впору. Вывод был неутешительный: Жека укорачивался быстрее, чем раньше рос.

Улеглись – я на сундук, Жека на кровать с памятными блестящими шариками. Спать не хотелось, а сказать мне было нечего. При Жекиной колдовской болезни не поможет никто, кроме ведьмака (да и тот неизвестно, справится ли). Но дяде Тимоше завтра будет не до лечения. Борец с нечистью подбирается к скелету в витрине, а десантная тетя, конечно, станет защищать ценный экспонат, как последний колодец в пустыне. Ох, и полетят клочки по закоулочкам!..

– А я сон видел, – поделился брат. – Как скелеты за нами гнались на конях, стреляли из луков. А нам и отстреливаться нечем! Хоть бы винтовку старую, как у нас в музее…

– Догнали? – Я обрадовался, что нашлась тема для разговора, потому что молчать было невыносимо.

– Да нет, где им за паровозом угнаться! Они поезд хотели поджечь.

– Стрелами?

– Ага, на всем скаку! Один зажигает целый пучок, другой хватает и – вжих, вжих, вжих! Как из автомата.

– …А стрелы втыкаются в стены и горят с черным дымом?

– Ага, с черным …А ты откуда знаешь? – вскинулся Жека. – Мы с тобой видели один сон?!

– Кино мы с тобой видели. Про индейцев. Они всегда за паровозом скачут.

– То индейцы! А у меня скелеты, и не индейские, а как в музее, – возразил Жека.

– Вот в музее ты на них и насмотрелся. Уборщице тоже скелеты снились, она даже уволиться хотела… – И я ввернул фразу, нечаянно подслушанную в разговоре уборщицы с тетей Светой: – Сон – небывалая комбинация былых впечатлений.

– ЧЕГО?! – опешил Жека.

– Это значит, что во сне ничего новенького не показывают. Все ты видел на самом деле или в кино, а во сне оно перемешалось, и получилось необычно.

– Хорошо бы так… А то страшно, Алеша, – глухо сказал Жека. – Они ж совсем обнаглели, гады. Дедушку Гэлэга подстрелили…

– Кого?

– Бурята одного. Он старенький, по-русски ни бум-бум, но добрый. Лошадку мне вырезал деревянную с полной сбруей.

Я представил, как бурятский дедушка вырезает лошадку из чурки, а Жека пускает слюни от нетерпения… Да, такое только во сне увидишь. А братец окончательно потряс меня, добавив:

– Удила типа пелям, но с псалиями.

– Это ты на каком языке сказал? – поинтересовался я.

Жека подумал…

– Не знаю, может, некоторые слова бурятские… Алеш, на самом деле все просто. У пеляма грызло ходит, чтобы лошадь не могла закусить, но есть опасность порвать ей рот. А если с псалиями, то не порвешь!

Я только и смог выдавить:

– Надо же, какой умный дедушка!

– А то ж! Полное имя у него знаешь, какое? Дансаран-Гэлэг – «Осчастливленный Мудростью»!

Нет, пелям с псалиями – определенно не та штука, которая снится будущим второклассникам. Похоже, дедушка был из тех одиноких стариков, которые часто дарят музею свои награды и памятные вещи. Скелеты его подстрелили, конечно, во сне. А наяву деду очень качественно запудрил мозги ласковый Жека. Если они уже грызло обсуждают, то не сегодня завтра старик попросит увнучерить мальчонку, чтобы вырастить из него настоящего багадура… А куда смотрит тетя Света?!

Жека вертелся, скрипел кроватными пружинами. И вдруг спросил:

– Алеша, ты будешь меня в детский садик водить?

– Перебьешься! – отрезал я (а сердце сжалось – так он спокойно говорил о своей колдовской болезни. Смирился уже)… – Тоже, придумал – в детский садик! Уроки делать неохота?

– Уроки – фигня, – вздохнул Жека. – Меня же в школе задразнят. А я стану ма-аленький, никому и в бубен зарядить не смогу.

– Можно подумать, что ты раньше мог, – пробурчал я. – Всю жизнь за меня прячешься!

– А зачем еще старшие братья? – резонно заметил Жека.

– Ты и сам теперь старший брат.

– Я?! Это с какой радости?!

– С такой, что теперь у нас Ленка самая младшая. А ты должен ей помогать.

– Это… Это что, КАКАШКИ ЕЕ МЫТЬ?! – ужаснулся Жека.

– Не какашки, а сестру твою родную. Только ты ж криворукий, еще уронишь ее… – Я вспомнил, как сам возился с маленьким Жекой, и добавил: – Но ты мог бы поиграть с ней, чтобы мама хотя бы днем выспалась. Сам видел, как она устает.

– Раньше надо было думать. Когда ребенков заводила! – мстительно отрезал Жека и отвернулся.

Мы долго лежали молча. В окно семафорила бледная луна, то прячась за набегавшими облаками, то показываясь криво обрезанным боком. Завтра бока станут одинаковыми. Будет полнолуние, как в ту ночь, когда мы сошли с поезда на заброшенном полустанке, и я дал себе слово разобраться в здешних чудесах. Теперь я знаю больше многих коренных жителей Ордынска, но только сильнее запутался…

– А когда я уменьшусь до меньше Ленки, небось она будет считаться старшей сестрой! – выдал итог долгих размышлений больной. Отвернулся от надоедливой луны и ровно засопел.

– Жека! – окликнул я.

Брат спал. Я не видел его лица, только оттопыренное ухо высунулось из тени под лунный свет.

Он младше на шесть лет. Его игры слишком просты для меня, а мои для него сложны. Мы не можем дружить, а нянчиться с ним мне совсем не нравится. Самые счастливые дни для меня – когда болею, и Жеку переселяют к бабушке, чтобы не заразился. Но в ту ночь, глядя на просвечивающее детское ухо брата, я понял, что без него мне будет плохо. Не понимаю, почему, но – плохо.

А если дядя Тимоша откажется его лечить? Отправил же он к врачам читинского футболиста с выбитой коленкой, хотя другим залечивал такие травмы за две недели. Почему – даже Зойка не знает. У ведьмака свои правила и соображения: скажет нет, и ты хоть лоб расшиби об его ворота… Вот это бесит страшно – когда вся надежда на чужого дядю, у которого неизвестно что на уме. А я-то как же? Валяюсь в постели, здоровый, почти взрослый, а рядом брат загибается. И Я НИЧЕГО НЕ МОГУ ДЛЯ НЕГО СДЕЛАТЬ!