При этом именно США фактически финансируют глобализацию. Военный бюджет США в 13,5 раза больше британского. Именно американцы несут основные расходы по разрешению международных вооруженных конфликтов, в том числе и основные человеческие потери в миротворческих операциях. Воинская повинность вызывает открытое раздражение в стране, которая так дорожит своей независимостью. Британия была владычицей морей, но отнюдь не суши. Её сухопутные войска были настолько немногочисленны, что Отто фон Бисмарк как-то сострил: если британская армия вторгнется в Германию, он прикажет местной полиции её арестовать. По численности вооруженных сил Британия занимает скромную 26 позицию в мировом рейтинге. Американские вооружённые силы, напротив, занимают первое место в мире во всех сферах, – на суше, море, в воздухе и космосе – а военный бюджет США превышает совокупные оборонные расходы 14 других наиболее мощных держав, и составляет почти 50 % общемировых расходов на эти цели. Кроме того, в НИОКР военного назначения Вашингтон вкладывает больше средств, чем все другие страны мира вместе взятые[177].

Как отмечает Э. Робертс, когда Британия и США действуют заодно – они добиваются успеха. По мнению английского историка, примером сказанному служат согласованные действия США и Великобритании во время освобождения Европы в 1944–1945 гг., в Корейской и Фолклендской войнах, в разрушении СССР, войне в Персидском заливе, освобождении Косово и свержении режима Саддама Хусейна. Несогласованность действий сулят неудачи: Пёрл-Харбор, Суэцкий кризис, Вьетнамская война[178]. В этот список можно добавить неудачи разрозненных действий англосаксов в Сирии, Южной Осетии и на Украине.

Экспансионистские устремления Британии на международной арене подтверждаются и целями её внешней политики. После Второй мировой войны британская внешняя политика реализовывалась через теорию «трёх окружностей», провозглашённую У. Черчиллем на ежегодной конференции консервативной партии в Лландидно в октябре 1948 г. Эта концепция предусматривала роль Англии в качестве главного партнера США, лидера Содружества наций и главной западноевропейской державы[179]. Амбиции Лондона на закрепление руководящей роли в Западной Европе почти на двадцать лет отдалили вступление Британии в ЕЭС. Но и сегодня основные цели стратегии британского внешнеполитического ведомства касаются расширения глобальной роли Британии, включая усиление значения этой страны в процессах управления Евросоюзом и стран Содружества наций.

Следует отметить, что в ходе географического расширения зоны влияния Британской империи Лондон (находящийся на нулевом меридиане) превратился в эпицентр международной деловой активности. Этому во многом способствовало как проведение сбалансированной государственной политики, направленной на создание в Британии наиболее благоприятного налогового режима для иностранных компаний и имущих индивидуумов, так и поддержание имиджа британской столицы в качестве поликультурного, многонационального и межконфессионального глобального центра.

На «квадратной миле» лондонского Сити в буквальном смысле слова обслуживается от одной трети до двух пятых всех сделок, заключаемых на международных финансовых рынках. По некоторым данным, в Лондоне проживает также наибольшее количество фунтовых миллиардеров в мире[180].

После распада СССР именно Лондон превратился в главного оператора финансовых потоков на евразийском континенте, а финансовая открытость Британии (определяемая как суммарные потоки прямых и портфельных инвестиций) увеличилась в период 1990–2010 гг. в 37 раз и составляет более 1300 % от ВВП, тогда как соответствующий показатель в США возрос за это время только в три с половиной раза и составляет около 300 % от ВВП[181].

Мнение об особой наднациональной роле лондонского Сити является предметом повышенного интереса мировой общественности и не оставляет равнодушных среди тех, кому случалось предметно заниматься изучением данного вопроса. В этой связи представляется интересной точка зрения Линдона Ларуша, известного американского экономиста и политического активиста, высказанная им в августе 2009 г. «Вся Европа – отмечает Ларуш, – со времен Пелопоннесской войны была под контролем денежных систем, которые выступают международными финансовыми системами. Британская империя не представляет собой империи, включающей в себя другие народы. Британская империя является наследницей монетарной империи, непрерывно существующей в рамках Европейской цивилизации со времен Пелопонесской войны до сегодняшнего дня. Смысл империи заключается в том, что синдикат заинтересованных частных банков контролирует мировую финансовую систему. Лондон не принадлежит британскому народу, а выступает штаб-квартирой этой империи. США – это единственная мировая сверхдержава, которая своей финансовой мощью все еще способна бросить вызов Британской империи, как это однажды сделал Ф. Рузвельт»[182].

Заметим, что финансовая система США оказалась под контролем иностранных банкиров (преимущественно английского происхождения) с самого начала становления США как независимого государства. Это произошло в результате следующих событий. После окончания войны за независимость правительство президента Дж. Вашингтона столкнулось с большими финансовыми трудностями. Финансовая система страны оказалась в хаотическом состоянии. В обращении находилась масса обесцененных долговых обязательств федеральных властей и штатов, выпущенных во время войны. Министр финансов А. Гамильтон предложил выплатить все долги по номинальной стоимости обязательств, чтобы продемонстрировать «должное уважение к собственности», что было выгодно кредиторам государства. План Гамильтона хранился в тайне, но «через каналы, оставшиеся неизвестными, спекулянты были проинформированы заблаговременно», что дало им возможность скупить обязательства за 10–15 % их стоимости у мелких собственников, которые потеряли надежду вернуть свои деньги. В результате проведения плана Гамильтона в карманы спекулянтов перекочевало 40 млн. долл. Вслед за этими событиями в 1791 г. конгресс учредил Банк Соединённых Штатов, получивший полномочия права эмиссии и предоставления займов. Главными акционерами Банка США стали англичане, которым, наряду с другими иностранцами, принадлежало 72 % капитала банка[183].